Через минуту на заставе дежурный позвал капитана Баринова к телефону:
— Ефрейтор Клевакин, сообщить что-то хочет.
— А что?
— Не знаю, — нахмурился дежурный. — Вас требует.
Клевакин имел скверную привычку докладывать обо всем не дежурному, как это положено, а офицеру. Что ни заметит подозрительное — требует Баринова или его заместителя. Мы недолюбливали его за это, но помалкивали, зная, что начальник прощает ефрейтору многое за верный и меткий глаз. Это он, Клевакин, сумел заметить в темном и узком окошечке мечети наблюдателя, который готовился к переходу границы. И если бы не Клевакин, мы, пожалуй, не схватили бы того голубчика на первом метре советской земли.
— Ну, что у тебя там, Николай? — спросил Баринов, взяв трубку.
— Товарищ капитан, на седьмом повороте прошла легковая машина! — возбужденно проговорил Клевакин. — Наверное, этот… корреспондент едет.
Через десять минут машина въехала в ворота.
Фотокорреспондент оказался высоким человеком с мужичьим рябоватым лицом. Прихрамывая на левую ногу, он шагнул к Баринову и зычно представился:
— Бурмистров!
Мы стояли в сторонке, с любопытством поглядывая на гостя.
Бурмистров даже не соизволил нужным объяснить, где и почему задержался в дороге, а сразу же выложил цель своего приезда: нужен портрет солдата-пограничника на цветную обложку журнала. Пусть ему дадут передового хорошего парня с хорошим открытым лицом. Лучше всего снимок сделать на фоне границы. Вот все. Говоря, он пристально всматривался в наши лица, словно искал среди нас убийцу.
— Так есть у вас хороший парень?
— У нас все хорошие, — дипломатично ответил Баринов. Он был явно разочарован, что требуется только один человек, для обложки, и втайне надеялся соблазнить корреспондента сделать несколько снимков. Но договориться с ним не было никакой возможности. Корреспондент пропустил мимо ушей намек капитана и потребовал уточнить, какой все-таки солдат самый подходящий для обложки?
Наступил весьма ответственный момент. Мы деликатно отвернулись, наблюдая, как заставский кот Васька лениво пересекает волейбольную площадку.
А капитан не задумываясь назвал имя своего любимчика ефрейтора Клевакина. Клевакина?.. Кот Васька мгновенно потерял для нас всякий интерес. Вообще-то подходящая кандидатура, но… Мы с любопытством слушали, как капитан расписывал достоинства знаменитого ефрейтора: и отличный наблюдатель, и задержал нарушителя границы, и награжден медалью, и главное — красавец парень. То, что нужно журналу.
Бурмистров как-то странно хмыкнул, но согласился:
— Хоп!
Дескать, хорошо, договорились. От обеда он отказался. На вымытые полы не взглянул. Наших надраенных пуговиц не заметил. Он хотел до наступления темноты попасть на вышку.
С этого все и началось.
А потом Клевакин заметил на дозорной тропе две человеческие фигуры. В одной он сразу признал начальника заставы, а в другой того, из «Огонька»… Кому же еще быть? Навел на них стереотрубу и минуты две смотрел, как они медленно поднимались в гору. Тот, второй, прихрамывал на левую ногу. Через плечо у него был повешен фотоаппарат и еще какой-то кожаный футляр.
Да, они направлялись на вышку. Что ж, так и должно быть!..
Заметил идущих и Пушкарь.
— Смотри-ка, к нам идут.
— Вижу, — отозвался Клевакин.
— А зачем? Фотографировать будут?
— Да.
— А кого?
— Тебя, Пушкарь, — серьезно сказал Клевакин.
— Верно?
Наивная доверчивость этого парня становилась забавной.
— Верно, — подтвердил Клевакин. — Мне начальник по телефону так и сказал: пусть подготовится товарищ Пушкарь.
— Да бросьте!.. Разыгрываете!..
— А что мне тебя разыгрывать? — усмехнулся Клевакин и обернулся к Пушкарю. — Я что-то не рассмотрел, ты бритый?
— Бритый!
«Ну и дура, — подумал Клевакин, — наивная дура. Пропадем мы, братцы, с таким, ой, пропадем».
А Пушкарь и впрямь одернул гимнастерку, приосанился и с повышенным интересом наблюдал, как начальник заставы и его спутник приближались к вышке.
Но, поднявшись на вышку, Баринов даже не взглянул на него, познакомил корреспондента с Клевакиным и сказал, что это и есть тот самый товарищ…
— А вы наблюдайте в трубу, — сухо приказал капитан Пушкарю.
Все стало ясно. Смущенно и жалко улыбаясь, Пушкарь шагнул к трубе, а Клевакин даже не удостоил его взглядом: ведь шло все своим чередом, как и положено быть.
Но тут случилось непонятное. Смерив обоих зорким, сердитым взглядом, Бурмистров буркнул, что уж больно Клевакин смазлив и что лучше снять вот этого парня с хорошим открытым лицом. В конце концов солдат есть солдат, а не киноактер. Нет, лучше снять Пушкаря.
— Как он у вас? — спросил Бурмистров у начальника.
— Ничего… — пожал тот плечами.
— Хоп! — заключил корреспондент и приказал Пушкарю принять нужную позу.
— Да ну, зачем меня? — сконфузился тот.
— Хоп, хоп! — зычно повторил Бурмистров.
Баринов и Клевакин переглянулись. Стало слышно, как внизу, на камнях, бормочет ручей. Но гость есть гость, и капитан счел благоразумным не вмешиваться. Он только хмуро кивнул Пушкарю: дескать, ладно — снимайся!.. А Клевакину ничего не оставалось, как проглотить пилюлю. Обида больно кольнула сердце ефрейтора. Многоопытный наблюдатель — и новичок-солдат… Какое может быть сравнение? Задержание матерого агента — и ни одного задержания. Правительственная медаль — и даже ни одной благодарности… Каждый на его месте почувствовал бы себя оскорбленным.
Для Пушкаря настали тяжелые минуты. Фотокорреспондент священнодействовал молча и бесцеремонно. Приподнял подбородок указательным пальцем. Поправил фуражку, дернув за козырек. Развернул плечи. Потом, пятясь и скрипя протезом, отошел на край помоста и хищным оком впился в жертву. Бедный Пушкарь, он чувствовал себя как кролик перед удавом!
Но ужасней всего было сознавать, что почет, оказанный ему, ничем не заслужен. Вот Клевакин, знаменитый ефрейтор Клевакин — это да! Еще на морском посту Пушкарь слышал о его делах. Правда, задается немного, но это пустяки. Пушкарь испытывал вину перед Клевакиным и терзался еще больше. Он все время моргал и краснел, и Бурмистрову стоило немалого терпения, чтобы снять его анфас и в профиль,