Мишкин погиб при отходе с заставы, и теперь только Василий Николаевич знал то место, где был закопан ящик. Он решил найти его. Все мы напряженно следили, как он вспоминал местонахождение яблони — ее давно нет, — как отсчитывал шаги. Наконец он указал пальцем: «Здесь». Мы принялись копать вручную. Пусто. Потом пригнали колхозный экскаватор — опять пусто. Так и не нашли мы железного ящика. А ведь отыщи его — в наши руки попали бы ценнейшие сведения из книги пограничной службы, журнала наблюдений, списки домашних адресов военнослужащих. Неужели все это попало в руки немцев?
К нам подошел древний дед. Оказывается, он наблюдал с улицы за нашей работой. Зачем мы раскапываем двор? Пришлось объяснить. Дед просиял: люди говорят, что какие-то документы хранились у Марии Гаврилючки, дочери Марковского, жившего по соседству с заставой. Вон хата, бачите? Да не торопитесь туда, Гаврилючки нет, переехала. Куда? Дай бог память, в деревню Раковицы, ближе к Бресту. А документы у нее какие-то были…
И мы тут же выезжаем на розыски Марии Петровны Гаврилюк. Можно было бы подождать до завтра, но Горбунов непреклонен: немедленно! Стоит непроглядная осенняя ночь, и шофер наш никогда не был в Раковицах.
Находим нужную хату. Стучимся. В хате уже легли спать. Объясняем, кто мы и зачем пожаловали. Располагаемся у керосиновой лампы. В хате все сдвинуто со своих мест или вынесено: идет побелка, ремонт. Хозяйка, как ей и положено, извиняется, хочет поставить самовар, но мы благодарим и сразу приступаем к делу.
Очевидно, двадцать два года назад Мария «Гаврилючка» была еще более порывиста и смешлива, чем теперь, хотя и теперь в ней осталось много девичьего, непосредственного. Да, тогда они жили напротив здания заставы. Когда пограничники отступили, а немцы еще не появились, она бесстрашно вбежала во двор заставы, потом в коридор казармы, затем в канцелярию. Что там? Как там? Стекла были выбиты, стены изрешечены пулями и осколками.
На столе политрука Горбачева (Марийка еще до войны заходила по делам на заставу и знала, где стол политрука, а где начальника) она и увидела те документы…
— Какие?! — в один голос крикнули я, Горбунов и Татьяна Михайловна.
Нет, это были не те документы, что приказано было закопать старшине. Это были топографическая карта и тетрадка с фамилиями бойцов. Против некоторых фамилий значилось слово «благодарность» или «выговор». Мария Петровна это хорошо запомнила.
— Тетрадь учета поощрений и взысканий, — пояснил Горбунов.
Марийка не знала, что это такое, но ей казалось, что и карта и тетрадь были очень ценными бумагами, и она решила сохранить их. И еще она взяла со стола томик со стихами Александра Сергеевича Пушкина — на память. Все это она тайком принесли домой и спрятала в погребе под застреху. Да, и томик Пушкина тоже.
Тайна сокровищ была так волнующа и значима, что Марийка не удержалась и под большим секретом поведала о них кое-кому из подруг. А подруги были болтливы. Через несколько дней с той стороны Буга нагрянул обер-лейтенант Фук.
— Где документы?
— Какие документы?
— Не валяй дурочку! С заставы…
— Спалила.
— Лжешь!
— Спалила…
Это повторялось несколько раз. Солдаты Фука все перевернули в хате, обер-лейтенант бил Марийку по спине тростью, а она упрямо твердила: спалила, и все тут.
Так и сохранила Мария Петровна Гаврилюк свои сокровища до прихода Советской Армии и передала их пограничному командиру капитану Скрябину Федору Алексеевичу, а где теперь этот капитан, — кто знает?!
Тут вставила слово ее дочка, тоже Марийка:
— Мама, вы забыли сказать, что Пушкин у нас остался…
— Как?! И до сих пор сохранился? — воскликнули мы.
Да, томик Пушкина у них сохранился, в прошлом году Марийка младшая училась по нему в восьмом классе.
Мы начинаем его разыскивать. Это не так-то просто: керосиновая лампа одна-единственная. Ищем в сарае, в чулане, на полках среди разного скарба и школьных учебников. Наконец находим. Вот он в моих руках, маленький томик в зеленоватой обложке. Читаю на титуле:
«А. С. Пушкин. Избранная лирика. Гослитиздат, 1937 г.».
Читатель уже догадывается, что томик Пушкина из моих рук немедленно и безвозвратно перешел в сумку нашей спутницы. Та же участь постигла и двадцать с лишним довоенных фотографий бойцов и командиров погранзаставы и штаба комендатуры. Жители Волчина, Новоселок и других деревень извлекали их из семейных альбомов, снимали со стенок и передавали нам. Как самое дорогое, они сберегли и сохранили до наших дней эти потрескавшиеся, пожелтевшие от времени изображения павших героев. Черноглазый, улыбчивый политрук Горбачев… Великан-повар Гребенников… Молодые бойцы Беляев и Вакуленко… Два дружка, два сержанта Ипполитов и Шалагинов… На их фотокарточке сохранилась надпись:
«Застава Новоселки. Вспомни 3.VI.41 г.».
Друзья сфотографировались за восемнадцать дней до войны.
Отныне и фотографии, и томик Пушкина, и все другие реликвии будут увековечивать в музее память героев. Решено оформить специальную экспозицию о героической обороне Новоселковской заставы. А на высоком берегу Буга, там, где сражались и погибли Сергеев и Чугреев, будет поставлен памятник.
…Настало утро, когда мы выехали в Польшу. Из Новоселок — прямо в Старый Бубель. Без виз, без заграничных паспортов, хотя и законно, по всем правилам так называемого упрощенного перехода государственной границы со служебными целями.
В назначенное время и в назначенном месте наша машина подъехала к Бугу. И в это же время к противоположному берегу подъехала машина с офицером польской пограничной охраны. Она въехала на паром, паром отвалил и медленно поплыл к нашему берегу. Он пересекал реку в том самом месте, где двадцать два года назад немцы наладили одну из своих переправ. А мы стояли на том самом обрыве, с которого Сергеев и Чугреев били по переправе из пулемета. Вокруг было очень тихо и ясно. Шлепались волны о борта парома. Вот он привалил к берегу, машина съехала на песок и через несколько минут остановилась возле нас.
Из нее вылез офицер в коричневой шинели и коричневых брюках навыпуск. Щелкнув каблуками и браво вскинув два пальца к широкому козырьку своей фуражки, он по-русски, но с легким акцентом представился:
— Капитан Александр Будых.
И добавил, что рад видеть советских товарищей.
Сопровождавший нас майор поздоровался с ним, как с добрым старым знакомым: не раз им приходилось встречаться по службе. Потом представил каждого из нас. Капитан Будых, знакомясь, отдавал честь, жал руку и называл себя. Он сказал, что советские товарищи могут немедленно въехать в Польскую Народную Республику и чувствовать себя там, как дома.
Мы сели в свою машину, пересекли границу и вскоре съехали с парома на берег. Все получилось легко и просто. Едва ли не как при переезде из Ивановской области в Костромскую.
Да, разительные перемены произошли на наших границах! Теперь граница не разъединяет, а объединяет народы двух стран. Младший лейтенант Горбунов даже и мысли не имел о том, что когда-нибудь свободно, без опасения ступит на противоположный берег Буга. Павел Калистратович Дудко переплывал
