реку с величайшим для себя риском.
А сейчас? А вчера?..
Вчера мы были на открытии нефтепровода «Дружба». Эта величайшая в мире трасса начинается у молодого города татарских нефтяников Альметьевска, пересекает государственную границу неподалеку от Новоселок, проходит через всю Польшу и заканчивается в Германской Демократической Республике. В грандиозном митинге, устроенном на просторной лесной поляне, приняли участие тысячи трудящихся Брестской области и Белостокского воеводства. Соединившись в единую людскую массу, они обступили глубокую яму, на дне которой виднелось обнаженное тело нефтепровода. Предстояло наложить последние швы на стыке труб советского и польского участков трассы. Свершили это советский сварщик Евгений Гаврилов и его польский коллега Францишек Гломб. В торжественной тишине раздавался треск автогенной сварки, сыпались золотистые искры. Шов проходил точно по линии границы, как бы соединяя два государства. Позже с трибуны митинга кто-то сказал: «Сварка труб нефтепровода напоминает мне крепкое рукопожатие двух соседних народов».
Сейчас мы ехали по тем местам, где гитлеровцы накапливали свои силы перед прыжком на Советский Союз. Вот здесь, в перелесках, притаились их танки. По этим дорогам подтягивались орудия. С ветряных мельниц и колоколен они наблюдали за нашим берегом. Во-он он виднеется за широкой пойменной долиной и серой лентой Буга — наш родной берег, на который с бандитским вожделением смотрели гитлеровские вояки.
Что напоминает сейчас об июньских событиях сорок первого года? Пожалуй, ничего. Выросли молодые сосны вместо тех, что были вырублены для разбойничьей маскировки военных стойбищ. Увезены для переплавки гильзы орудийных снарядов. Стерты с лица земли морщины от гусениц танков, засыпаны рвы и окопы. Мир и тишина царят на границах бывшего третьего рейха. Спокойно текут воды Буга, к нему сбегают огороды и выпасы польских хуторов и местечек. Отдыхают после страды убранные картофельные поля. По улицам деревень и сел с гоготом прогуливаются жирные гуси. И в том доме, на высоком берегу Буга, где раньше размещалась германская пограничная «ваха» во главе с обер-лейтенантом Фуком, теперь польская начальная школа и в ней обучается ровно сто мальчиков и девочек.
Времена изменились, но люди не могут забыть черных лет оккупации, и раны, нанесенные войной, не дают покоя.
Немногих, ой, немногих своих земляков повстречал Павел Калистратович Дудко в родном Старом Бубеле: того убили, того немцы угнали, а этот переселился в Советский Союз или на западные, исконно польские земли, отошедшие от поверженной Германии. А те немногие, кто остались в живых, при встрече кричали радостно: «Дудка приехал!», обнимали его и тут же пускались в горестные воспоминания тех тяжких лет.
Узнав, что мы разыскиваем человека, который переплыл Буг и предупредил заставу о войне, люди начинали вспоминать: да, такой случай был, и мою корреспонденцию в журнале «Край рад» многие читали, но вот кто переплывал и кто предупреждал, не помнят. Может, Дудко Павел, может, Бадзынский Иосиф или еще кто… Все тогда видели, что Германия готовится напасть на Советы. Только слепые не видели. Да и сами-то немцы это не очень скрывали. За несколько дней до войны предупреждали по селам: ройте схороны, запасайтесь продуктами и водой; отселяли из прибрежных мест. Русские, мол, готовятся напасть на Гитлера, но им будет капут. И было непонятно, почему на советском берегу тихо, спокойно, будто и не накапливались германские дивизии вдоль Буга, будто не летали на ту сторону самолеты с фашистской свастикой. Нет, не сбивали их советские зенитки, не ощетинивался советский берег грозной боевой силой. Только и видно было пограничников с Новоселковской заставы.
Мы объяснили, что приехавший с ними гражданин в шляпе и есть бывший начальник из Новоселок по фамилии Горбунов. Все смотрели на него, как на чудо, как на воскресшего из мертвых и принимались наперебой вспоминать, как геройски сражалась его застава и как им страшно было, когда там смолкли последние выстрелы.
…Так все-таки кто же переплыл Буг и предупредил заставу? Еще в Бресте офицер-пограничник Михаил Абрамович Кузьменко, человек любознательный и много повидавший, назвал нам Надежду Августиновну Горошко, жившую в Бубеле Луковиском, то есть на польской стороне Буга. От кого-то он слышал, что она причастна к этому делу. То ли кричала с берега пограничникам, то ли переплывала Буг…
Мы познакомились с нею. Сухощавая, темноликая, разговорчивая женщина. Из-за иконы она достает бумагу, показывает нам. Это удостоверение на имя ее отца. Отец состоял в кремлевской охране Владимира Ильича Ленина. Да, с 1916 по 1919 год они всей семьей жили в Москве, потом вернулись в Польшу.
Маленькая Надя стала Надеждой Августиновной. Но любовь к своей второй родине — России не потухла с годами. Любовь рождала ненависть. До сентября 1939 года в помещении германской «вахи» была польская школа. Приехали судетские немцы (они были наиболее преданными Гитлеру, знали славянские языки и потому составляли пограничную охрану рейха), вышвырнули парты и разместились в школе со своими ружьями, злыми овчарками и губными гармошками. Надежда Августиновна возненавидела их за родную поруганную Польшу, за их нахальные морды, даже за их дурацкие гармошки. Но она была достаточно умной и хитрой, чтобы не выдавать свои чувства «Судетам».
Она прикидывалась недалекой простушкой, при которой можно болтать все, что угодно. А обитатели «вахи» были не только жестоки, но и сентиментальны, как многие немцы. И наступил день, когда один из них, по имени Пацек, спрятавшись в кусты, горько и безутешно заплакал. Надежда Августиновна проходила мимо. Она спросила, почему господин немецкий солдат плачет? Не нужно ли ему чем-нибудь помочь? И тогда Пацек, размазывая по толстым щекам грязные слезы, прохныкал, что скоро будет война и они все погибнут. Бедная, несчастная Марта!.. Надежде Августиновне не было никакого дела ни до самого Пацека, ни до его невесты, но она принялась утешать господина немецкого солдата, заверяя его, что никакой войны не будет, а если и будет, то не скоро. Дурак-немец упрямо повторял, что война будет скоро, в воскресенье утром, так сказано в приказе фюрера, который им зачитали. «Матка боска! Так это же завтра!» — похолодело в груди у Надежды Августиновны, и она потеряла всякий интерес к «судету».
Вечером того же дня, скрываясь в кустах, она выбралась на берег Буга и стала ждать. Было удивительно тихо. Прямо перед Надеждой Августиновной, за рекой и редким лесочком, лежала деревня Величковичи, и в ней, говорили люди, стояла застава. Левее, километрах в трех, чуть виднелись Новоселки, и в них тоже была застава. И здесь, и там спокойно. Неужели русские ничего не подозревают? Матка боска, завтра же война, хай она проклята!
Но вот показался пограничник на рыжем коне, за ним — еще один. Они неторопливо ехали по буграм, то появляясь, то исчезая в кустах. На переднем всаднике были командирские ремни (по словам Горбунова, это мог быть политрук Величковичской заставы Плахотников: только он ездил на рыжем коне). Надежда Августиновна раздвинула высокие травы, скрывавшие ее по грудь, и крикнула не очень громко:
— Товарищи!.. Завтра в четыре часа утра начнется война!..
Нет, не остановились пограничники, даже не повернули в ее сторону головы. Буг здесь широкий, а кричать громко боязно — недалеко немцы.
И опять кричит Надежда Августиновна, и опять никого внимания. Да что же это, господи!.. Война же завтра! А может, это военная хитрость — делают вид, будто не слышат?
Так и ушла домой Надежда Августиновна Горошко, не ведая: понят русскими ее тревожный сигнал или нет?
Говорят, жив сейчас бывший политрук Величковичской погранзаставы Плахотников. Может, и прочитает он эти строки…
Надежда Августиновна и потом была нашим другом. Она переправляла на восточный берег Буга бежавших из гитлеровского плена советских воинов, наладила связь с польскими партизанами, вредила, как могла, обер-лейтенанту Фуку и его проклятой «вахе». Никто из «судетов» и не подозревал, что эта смешливая, чудаковатая женщина, стиравшая им белье, получила от партизан специальное задание.
Однажды ночью в окно условно постучали. Она открыла дверь, в хату вошел незнакомый парень, обросший, худой, оборванный. Он подал записку. Партизаны предлагали Надежде Августиновне выдать подателя этой записки за своего дальнего родственника, якобы бежавшего из русского плена, и устроить его на германскую «ваху» вольнонаемным рабочим. Убедившись, что женщина все уяснила, парень сжег записку. «Будете звать меня Васей».
