— Да нет. Какие могут быть ошибки?
— Есть необходимость с вами побеседовать. Не долго, так полчасика... Не возражаете?
— С удовольствием великим. Заходите.
— В управлении было бы удобнее. Мы на машине.
Ну, раз милиция говорит 'там удобнее', значит, так оно и есть, и ни тени сомнения тут не может быть. По пустым длиннющим коридорам они добрались до комнаты 137 на третьем этаже и расположились за двумя письменными столами, разумеется, по разные стороны. Михалев, курчавый, черноглазый, в обычной обстановке, видимо, общительный и веселый, оказался при погонах капитана, а его товарищ пальто не снял и, вроде бы скучая, листал книжечку уголовного кодекса.
— Вот вы вчера, гражданин Пров, интересовались домом на Средне-Кирпичной, ну, тем... реставрированным...
И капитан забавно повел головой, с улыбкой заглядывая Прову в глаза.
— Что вы можете сообщить нам о нем?
— Да ничего, ровным счетом.
— Так ли на самом деле? Вы же сказали, что жили там раньше.
— Да нет... Жила там моя знакомая.
— Это все?
— Все.
— Для чего же вы хотели зайти?
— Удивился. Позавчера дома и в помине не было, а вчера иду — стоит. Молодцы реставраторы, хорошо стали работать, просто на них не похоже. Одно непонятно — зачем такую развалюху понадобилось восстанавливать посреди шоссе?
Капитан слушал Прова внимательно, мигая выпуклыми черносмородиновыми глазами, похоже не улавливая иронии в словах Прова.
— А вы не откровенны с нами, — неожиданно сказал он с полуулыбочкой. — Ведь мы и задержать вас можем...
— Да нет, не можете. Потому как, сами понимаете, не за что.
— Ну, — замялся капитан, — не сейчас, так после, рано или поздно все это выплывет.
— Но могу попробовать кое-что узнать, — не удостоив вниманием слово 'выплывет', решил перехватить Пров нить разговора. Те двое с интересом подались вперед. — Для этого мне нужно осмотреть дом.
— Как, Иван Иванович? — оживленно и обрадовано повернулся капитан к своему коллеге. Тот, вероятно, был чином повыше.
— А что... — словно бы нехотя ответил тот, продолжая листать занятную книжицу. — Пожалуй. Дадим товарищу пропуск.
Они были готовы за любую соломинку зацепиться, чтобы объяснить возникновение безнадежно дурацкого положения с домом 'из ниоткуда'.
— Мы идем вам навстречу, — подхватил капитан, — Надеюсь, что и вы нам поможете.
— Постараюсь, во всяком случае. Только я должен быть там один. Понимаете? Совершенно один.
— Ради ж Бога, товарищ Пров. Сегодня там как раз и никого... — Он слегка запнулся, — посторонних нет. Так что отправляйтесь хоть сейчас. Вот пропуск. Желаем удачи и... ждем информации.
Уходя, Пров чуть задержался у полуприкрытой двери и услышал:
— Чистый бред. Но надо что-то делать.
Теперь Прову очень не хотелось идти туда. Но, в конце концов, это для него сделано невозможное, и он обязан... Не вполне понимая для чего, он надел на средний палец левой руки перстень фотомастера. То ли опасаясь за сохранность этого вызывающе-ослепительного ювелирного чуда, то ли для какой-то внутренней уверенности, опоры и поддержки... Но теперь ему казалось, что без него он не сможет сдвинуться с места.
Пров топтался у забора в полной нерешительности и совсем было раздумал входить, как из патрульного милицейского автомобиля поспешно приблизился знакомый сержант и, козырнув, представился:
— Постовой Синичкин. Слушаю вас.
Пров протянул ему бумажку капитана и промямлил довольно бессвязно:
— Вас предупредили? Такое дело, сержант... Если что... какой-нибудь шум... или что-то в этом роде... Вы понимаете? Подойдете?
— Вас понял. Будет исполнено.
Вот кому было не занимать четкости и силы. Несколько успокоенный, Пров ступил во двор. Все тут в самых мельчайших подробностях было, как и раньше. И крылечко, где они проводили долгие летние вечера, след от его мотоцикла на тропинке, и дверь, перекошенная, на огромных петлях, и надпись на ней, начертанная им в день восторга... Бесшумно (даже слишком бесшумно) подавшись, она открыла Прову вход в крохотные сени и дальше — в узкий темный коридорчик. А чего, собственно, было бояться Прову? За спиной молодец-сержант на патрульной машине с радиостанцией, гул мощного современного города. Пров снял перчатку и для чего-то ощупал сверкающий даже в таком полумраке перстень.
Итак, знакомый коврик у порога, старое облупившееся зеркало у вешалки, чуть дальше умывальник с тазом и еще одна дверь, ведущая в комнату, из тяжелых плах, на шпонках, какие делали в старые времена. Она подается с трудом, неохотно. Вот и комната. Ничего страшного. Те же занавеси на окнах, иконы в правом углу, как положено, слева у стены аккуратно прибранная кровать с горкой разнокалиберных подушек под кружевным покрывалом; самодельные дорожки, да стол кухонный, накрытый клеенкой — все это не увидишь в современной, даже самой захудалой квартире. Другой, забытый мир... Откуда здесь его магнитофон на деревянном табурете? Трогательно древняя модель... Ах, да! Это же все по фотографиям. Галина Вонифатьевна любила слушать старые романсы и Булата Окуджаву... Сундучок, где Пров любил сидеть... Какова репродукция! И маятник настенных ходиков с гирями у прохода в следующую комнату застыл в боковом положении! Пров уже вполне освоился с правилами игры, воспоминания становились приятными. Что дальше?
Пров с любопытством отодвигает портьеру. Она сидела неподвижно, напротив него за круглым столом с широко открытыми черными глазами. Ватная тишина завалила Прову уши; сердце, выбив дробь, замирало... Тоже фотография. Ясное дело...
Внезапный лязг сбоку отбросил Прова назад. Пошли часы, но не обычно со звуком тик-так, тик-так, а со скрежетом, совершенно противоестественным, в медленном темпе раскачивая маятником. Кри-ик... Кра- ак... Кри-ик... Кра-ак...
Галина Вонифатьевна, словно нехотя, начала подымать руку и горькая усмешка поползла из угла в угол ее губ.
... Ты пришел, наконец... Я так долго ждала... Теперь ты останешься здесь навсегда... Что ты теряешь в том, суетном мире... О чем пожалеешь... Пров не слышал этого и одновременно слышал... Пространство вытянулось, неимоверно удлинилось... Маятник раскачивался, как огромные качели... Кри-ик... Кра-ак... Страшная тяжесть... невероятная тяжесть... Теперь ты со мной... Теперь ты мой... Какой великолепный перстень... Прости меня... Я великая грешница... Хочешь, я стану перед тобой на колени... Я одолею свою гордыню... Где ты взял этот перстень... Покажи. пожалуйста... Сними его... я прошу тебя... Тяжесть сползает... Часы прибавляют ходу. Пров становится легким, как пушинка. Что с планетой? Что с миром? Маятник мечется в бешенстве со звуком лопнувшей струны или рикошетящей пули. Сними перстень! Ты не уйдешь отсюда победителем! Победить должна я! Отдай перстень, жадный чурбан! Уже не звон, уже дикий свист часов, и Пров бьется в ужасе всем телом о дверь, но она держит его мертво, как плита склепа. Отдай же перстень! Проклинаю тебя! Отдай!
Пров схватился за кольцо и вдруг жгучая боль в пальце заставила его молниеносно откинуть крюк запора (кто его закрыл!) и вырваться вихрем на улицу. Боль стихла. Все стихло. Абсолютное молчание. А потом откуда-то из глубины Вселенной знакомый голос Мара:
— Жив... Господи, он жив!
