полегло 14 тысяч. Одних думных сынов боярских, а это у них очень важные персоны, погибло сто человек[86]. Пойман был сам Масальский, взят весь обоз и все пушки. Оставались еще обозы под самым городом, к которым они отходили. Но нам запретили преследовать неприятеля: Гедроций, которого я уже упоминал при Болхове, загородив хоругвям дорогу, стал убеждать нас, что московская столица уже рядом и дело предстоит большое, а нас в хоругвях осталось мало, ибо едва ли не большая часть нашего войска бросилась грабить обоз, — в хоругвях осталось по двадцать—тридцать всадников.
Рожинский отступает под натиском московского войска
После Гедроциева напоминания начали мы кое-как приводить себя в порядок и строиться. День и без того был удачным. Те, что шли справа, только-только к нам прибыли. Московские войска из других обозов соединились с теми, которые спаслись после погрома, и с громким кличем двинулись на нас. Натиск был силен, но мы выдержали — поскакали к ним и немного-таки потеснили. Но что поделаешь, нас было мало и мы были окружены: попеременно мы то обращались к [неприятелю] тылом, то поворачивали и бросались навстречу. Так продолжалось довольно долго: до полудня разыгрывали мы с ними эту партию. Но наступил момент, когда мы не смогли их сдержать и окончательно уступили тыл, — и так было ясно, что мы проиграли. Долго сдерживая войска неприятеля, мы пособили лишь тем, кто занимался добычей: они так разорили обоз, что когда мы вернулись, он был уже опустошен, и все трупы лежали нагими. Во время бегства к обозу говорили мы себе, что надо было раньше думать о возвращении, вспоминали, что граница теперь далеко; свою пехоту и несколько пушек пришлось нам оставить и все это погибло.
Были и такие, кто, потеряв надежду хоть как-то поправить дела, опередив нас, прибежали в обоз, приказали запрягать возы и уходить. Как будто нам только и оставалось взывать: «Господи, помилуй!» В таком страхе добежали мы до обоза. Переправившись через речку Хинку, некоторые, слава Богу, стали останавливаться, и эта речка на короткое время отделила нас от москвитян.
Польское войско поправляет дело
И вдруг один донской казак, спешившись, убил из самопала [87] хорунжего в московском войске, да так, что и хоругвь с ним упала. Наши приободрились и ринулись через речку к неприятелю. Москвитяне показали нам спины и мы погнали их прямо к месту побоища — к речке Ходынке. Там, отбросив их за речку (а берега ее были обрывисты), мы завязали сражение, и на этот раз наша взяла. Больше они на нас напасть не отважились. Таким образом, мы вернулись в свой обоз, одержав неожиданную победу, но и людей, и лошадей все-таки потеряли. Наших было не менее трех сотен, не считая убитых и раненых. А лошадей в каждой хоругви осталось, не считая убитых и подстреленных, — где 70, где 60, а где и того меньше. И это все, что мы могли считать своим.
Взятую в московском обозе добычу мы, по обычаю, разделили, чтобы нажива за счет других не вошла в привычку, однако дележ справедливым не был. После такого переполоха мы постарались себя защитить: обоз окопали, а со временем обнесли его частоколом, построили башни и ворота. Москвитяне в течение двух недель с великим плачем хоронили своих убитых, для которых даже гробы не сумели сразу приготовить, а у них и самого убогого не принято хоронить без гроба.
Дальнейшие события Московской воины
После этой победы все больше людей и крепостей стало переходить на нашу сторону. Для обозных нужд потребовали мы у нашего царя денег. Он установил с послушных ему земель (Северской и некоторых других) дань, ибо не мог раздобыть денег иначе. Царь разрешил, чтобы мы собирали дань сами, посылая москвитянина и поляка. Деньги мы собрали нескоро, и досталось нам всего по тридцать злотых [88] на человека. Тем временем к нам стали прибывать люди из Польши. Сперва пришел Бобровский с гусарской хоругвью, за ним — Анджей Млоцкий [89] с Бжеской конфедерации с двумя хоругвями: одной гусарской, а другой — казацкой. После них явился пан Александр Зборовский [90] с полком числом более тысячи человек. В его полку был Стадницкий, который, оставив людей, вскоре вернулся в Польшу. С той же Инфлянтской Бжеской конфедерации [91] пришел Вилямовский[92], — у него было с тысячу бравых воинов, а шел он через Смоленск. Уже где-то под осень пришел пан Сапега [93] более чем с тысячью человек. Так что это была удачная война, и редкая четверть, а то и месяц проходили без того, чтобы к нам не прибыло с тысячу или несколько сот человек из Польши[94]. А наш царь Дмитрий был так щедр, что на службе всем воздавал поровну, даже если кто-то пришел последним, — ну прямо по Евангелию, чему и мы сперва не противились. Возможно, мы стали считаться, если бы дело дошло до оплаты заслуг. Но что удивительно, чем больше нас собиралось, тем меньше мы занимались делом, а число партий среди нас разрасталось.
Москвитяне выпускают послов, а войско их задерживает
Москвитяне, увидев, что ряды наши растут, и вытеснить или разбить нас трудно, заключили мир с королевскими послами и отпустили их. Вместе с ними отправили пана сандомирского воеводу с дочерью, царицей Мариной, и остальными родственниками: те обещали, что выйдут из Московских государств, как и было предписано договором[95]. До крепости Белая их сопровождала тысяча московских людей. Мы решили послать погоню и привезти их в наш обоз. Сделали мы это не потому, что в том нуждались, а больше для вида: надо было показать москвитянам, что наш царь настоящий и поэтому хлопочет о соединении со своей супругой. За ними отправился со своим полком Валявский, но зная, что их возвращение принесет нам только лишние хлопоты, нарочно не догнал. Затем, уже не рассчитывая их настичь, мы снарядили пана Зборовского. А он, не зная в чем дело, так как прибыл недавно, решил оказать царю услугу. Двигаясь со своим полком очень быстро, он догнал их в пятидесяти милях от столицы, под Белой. Сопровождавших их москвитян Зборовский разогнал, и почти от самой границы завернул к нам пана Николая Олесницкого (бывшего в то время малогощским каштеляном), пана сандомирского воеводу, царицу и всех, кто был с ними. Пан Гонсевский же (нынешний смоленский воевода) за несколько дней до этого отделился от них и по другой дороге вышел за границу[96].
Это возвращение принесло нам больше вреда, чем пользы, так как царица и другие персоны, знавшие Дмитрия в столице, увидев нашего, не захотели его признавать, и скрыть это было невозможно. А москвитяне воспользовались этим, чтобы отвратить от Дмитрия своих людей.
Послы и все приятели встали с паном воеводой и царицей отдельным обозом. Переговоры между ними шли целую неделю[97]. После долгих уговоров согласились все, в том числе и царица, притворяться вместе с нами, что это не другой царь, а тот самый, что был в Москве. Но исправить ошибку было уже трудно. Потом они переселились в наш обоз и поставили свои палатки рядом с царскими[98].
Был у нас Масальский, которого мы схватили при разгроме обоза; присягнув царю, он пребывал на свободе. Когда происходили переговоры, мы стали подозревать, что он, когда ходил с паном Зборовским за послами, предупредил царицу, что царь ненастоящий, еще до того, как она сама все увидела. Почуяв опасность, Масальский сбежал в Москву и доставил туда самые точные сведения обо всем, что у нас
