верноподданным слугам, выходили к нам навстречу с хлебом-солью. Пришли мы к Борисову[69], каменной крепостце в двух милях от Можайска, Борисов мы застали уже пустым и на следующий день подошли к Можайску — городу в шестнадцати милях от столицы. Москвитяне закрылись в Можайске и не хотели сдаваться, уповая на Св. Николая-чудотворца (там находилось два его образа в богатых окладах)[70]. Крепость Можайска, или же иначе — монастырь[71], стоит на пологом взгорке, так что въехав на гору с другой стороны, можно увидеть все, что происходит внутри. Там мы поставили пушки и стали палить, целясь в крепость. Москвитяне на второй день не выдержали: сдались и присягнули царю Дмитрию. А царь, по обыкновению, отслужил молебен Св. Николаю.
После взятия Можайска мы продолжили свой путь к столице с оглядкой, надеясь, что москвитяне снова где-нибудь выйдут нас приветствовать. Но мы так напугали их, что они нигде не показывались. Лишь под Звенигород (так называется город в шести милях от столицы) приехал к нам Петр Борковский [72] (потом он стал сандомирским хорунжим) с племянником пана малогощского каштеляна. Он прибыл от имени задержанных москвитянами после Дмитриевой свадьбы послов е[го] в[еличества] польского короля: малогощского каштеляна Николая Олесницкого и Александра Гонсевского, нынешнего смоленского воеводы. Послы увещевали нас выйти из московских государств и не нарушать договор, который они заключили между Короной и Московским государством[73]. Хотя москвитяне не помышляли о выполнении договора и их освобождении, послы боялись, как бы мы чего не испортили.
Мы им ответили: «Москвитяне прислали вас к нам не по доброй воле, и мы, коли уж сюда пришли, не намерены слушать ничьих уговоров. Надеемся с Божьей помощью посадить в столице того, с кем пришли». Они вернулись в столицу, а следом подошли к ней и мы. Было это в июне[74] .
Войско под Москвой
Расположились мы над Москвой-рекой, место было не очень удобное. Мы подъехали к столице (которая велика и издали очень красива, ибо в ней много церквей с золотыми куполами), но сколько ни смотрели, в городе не видно было ни одной души. Место, в котором мы остановились, было неудобно и расположено слишком близко к городу, поэтому мы отодвинули обоз немного дальше. Там нам тоже не понравилось, так как место было в низине, а неподалеку возвышались холмы, которые со временем могли стать источником опасности. Пока мы раздумывали, некоторым показалось разумным перейти за столицу и занять гостинцы[75], по которым в Москву поступают подкрепления и припасы. Это мнение возобладало, и мы пошли, оставив гостинцы, связывавшие нас с Северской землей. Это было серьезной ошибкой. Встали мы за столицей при царском дворе, который назывался Тонинское[76], всего в миле от города. Свободного места среди кустарника было мало, так что поле это было выгодно москвитянам, а не нам: их пехота, выйдя из города, без труда могла нас смять. А оказались мы там благодаря нашим изменникам-москвитянам. Простояли мы на этом месте всего несколько дней, а наши москвитяне были уже заодно с жителями столицы. Пушкари нам изменили: залили свои пушки, запалы забили гвоздями и в одну из ночей сбежали в Москву. Но стража у нас была бдительной, пушкарей поймали и они выдали многих своих сообщников. Всех постигло наказание: одних посадили на кол, другим отрубили головы. Рассчитавшись с изменниками, решили мы вернуться на прежнее место, но оно уже было занято московским войском, так что из Северской земли пройти к нам никто не мог. Думали мы москвитянам гостинцы закрыть, а получилось наоборот: немало было поймано на этих гостинцах тех, кто шел к нам из Польши, — и купцов, и иных людей.
Войско возвращается на прежний стан под Москвой
Тогда мы вернулись на прежний гостинец. Решив выманить москвитян за собой, мы собрали круг и сделали вид, будто решили отступать к границе. Москвитяне вывели свое войско и, обойдя нас спереди, встали на Тверской дороге. Было это в четверг[77]. Завязав битву, мы нанесли им поражение и рассеяли, а потом прошли без всякой опаски и встали в очень удобном и безопасном месте, — там, где река Хинка [78] соединяется с Москвой- рекой. Называлось это место Тушино. Оно располагалось на возвышении, как бы в развилке между двумя реками, и было достаточно ровным, так что даже большое войско могло поставить там обоз. Москвитяне стали думать, как бы нас оттуда вытеснить, но, не осмеливаясь ударить открыто, пошли на хитрость и решили занять нас переговорами. Они приказали королевским послам отправить к нам гонцов с теми же увещеваниями, что и прежде, когда мы стояли под столицей. Послы отправили Львовского подстолия пана Домарацкого с паном Бучинским[79], снова уговаривать нас выйти из Московских государств и не нарушать заключенного с Польшей мира. А вслед за ними москвитяне придвинули к нашему обозу войско в семьдесят тысяч человек, гетманом которого был князь Василий Масальский[80].
Это войско поставило обоз над речкой Ходынкой [81] ровно в миле от нас. Москвитяне хотели напасть на нас, пока мы были заняты переговорами, решив, что мы ни о чем не подозреваем. Наш гетман, князь Рожинский, разгадав этот замысел, упредил их удар[82]. Отправив 4 июля послов, он приказал всему войску быть наготове, седлать коней и, как только станет смеркаться, выходить с хоругвями из обоза. Он не доверил свой замысел никому до тех пор, пока мы не сели на коней, а когда мы выстроились, разделил нас на три отряда. Князю Адаму Рожинскому [83] с его полком приказал идти в левую сторону, придав ему из своего полка гусарскую роту Самуила Каменского[84]. В правую сторону, вдоль Москвы-реки, он отправил полк Хруслинского и некоторых других (там, по дороге над рекой стояла каменная церковь, занятая москвитянами). Сам Рожинский со своим гусарским полком, в котором был и я, занял центр по очень широкой дороге, проходившей среди кустарника, — именно там москвитяне из-за осторожности поставили все свои пушки (штук сорок). Князь Рожинский тоже взял четыре небольшие пушки и несколько десятков пехотинцев.
Князь Рожинский наносит удар по московскому обозу [85]
Когда Рожинский распорядился, — кто, как и с какой стороны должен ударить на неприятеля, он одел несколько десятков товарищей, а также их коней, под московскую стражу, якобы явившуюся охранять обоз. Они должны были, смешавшись со стражей [неприятеля], ехать прямо в московский обоз. Произошло это так: как только они смешались со стражей, мы поспешили за ними и с кличем бросились к обозу. Оттуда началась прицельная стрельба, которая нанесла нам серьезный урон, — пули секли в руках древка [копий], наши были отброшены и свернули к кустарнику, но затем, собрав все свое мужество, пошли прямо под пули (происходило это на рассвете). Продвинувшись, мы оказались ниже их целей, и когда враги попытались преследовать нас огнем, то не смогли зарядить пушки, а лишь подожгли кучки пороха, стараясь нас устрашить.
Итак, с Божьей помощью ворвались мы в обоз и добрались до пушек (где князю Рожинскому досталось банником от пушкаря). К тому времени рассвело. Одновременно с нами слева ударил князь Адам Рожинский и здорово помог как раз там, где ротмистр Каменский был опасно ранен ударами сабли. Отряд, посланный справа, задержался и пришел не скоро, оправдываясь тем, что помешала та самая церковь.
В тот день в обозе произошло великое побоище, как насчитали сами москвитяне, только убитыми у них
