— К чертям абстракции! — громыхал отец, всегда закипавший гневом уже в начале любого спора. — Ты посмотри на своего Витальку! Какой из него боец! Форменная балерина! Его три года надо стругать, чтобы бойца выстругать.
— Впрочем, милый Федор, не в укор будь сказано, твой умнейший наследник тоже не из богатырей, — осторожно, боясь обидеть Макухина, напомнил Дмитрий. — Примеры, извини меня, вовсе не типичные. Твой сынок, не преувеличивая, будущий Лобачевский, а мой, как ты сам неоднократно подмечал, — прирожденный актер. Виталий и не собирается избирать военную карьеру.
— Избирать! — вскипел Макухин. — Избирать, черт бы вас всех побрал! И это говоришь ты, почти профессор! Грядет час, ударит колокол, так пусть твой Виталька хоть пророк, хоть трубочист — все одно в строй! А он к прикладу винтовки отродясь своим нежным плечиком не притрагивался.
— Прости меня, — возражал Дмитрий, — но ты истинный, ну прямо-таки законченный Марс. Бог войны. Ты зовешь маршировать чуть не с колыбели. Этак мы отнимем у наших мальчиков юность.
— Юность — пора возмужания, а не слюнтяйства и веселых хохмочек, — не сдавался Макухин. — На манной кашке вырастают хилые бездельники.
— Кроме того, милейший мой Федор, — еще нежнее продолжал Дмитрий, — если мы развернем небывалую военную подготовку — что о нас скажут за рубежом? Нас и без того день и ночь склоняют как людей, даже во сне видящих в своих руках весь земной шар. Иностранная пресса завопит о красном милитаризме, нас, избави бог, начнут сравнивать с Гитлером и…
— А мне начхать с высокой горы на то, что они там о нас скажут! — взорвался Макухин, не дослушав брата. — Как вы все этого боитесь — что скажет княгиня Марья Алексеевна? Неужто не ясно: что бы мы ни делали, ничего хорошего они о нас не скажут! И чем лучше и правильнее мы будем поступать, тем отборнее и злее будет их брань! Им социализм — как красный лоскут перед быком!
Сейчас, в эти минуты, Киму особенно отчетливо вспомнился этот спор, хотя он и не знал, чем он закончился: спешил на занятия математического кружка. Тогда, до армии, он не придал этому разговору особого значения и даже не стал вмешиваться в него, тем более что отец даже в тех случаях, когда бывал не прав, отстаивал свои позиции до конца и никогда не признавал себя побежденным. Теперь же Ким бесповоротно принял сторону отца. Да, кем бы ты ни был — ученым или поваром, артистом или землекопом, — по сигналу тревоги ты обязан стать в строй и взять в руки винтовку.
Ким взглянул на часы. Стрелки показывали двадцать один тридцать. Осталось всего полтора часа — только-только доехать трамваем, а там до лагеря мчаться, как на стометровке.
Ким перешел с шага на бег и уже почти миновал последний перед остановкой трамвая переулок, как на темном пустыре раздался отчаянный крик девушки:
— Помогите! Помогите!
Ким остановился в растерянности. Он плохо видел в темноте (собственно, ему удалось пройти по зрению на медкомиссии благодаря маленькой хитрости: он попеременно прикрывал ладонями правой и левой руки один и тот же глаз, который хуже видел, и потому смог прочитать даже самые нижние буквы) и никак не мог разглядеть девушку, взывавшую о помощи. Преодолев колебания, Ким бросился к пустырю, зацепился ногой за корягу и упал плашмя на землю. В ближних кустах злорадно хихикнул какой-то парень. Злость от внезапного падения, оттого, что над ним к тому же смеются, обуяла Кима и придала ему силы. Он приподнялся с земли и тут же, неподалеку от себя, наконец увидел кричавшую девушку. Высокий гибкий парень, обхватив ее за талию, прижимал спиной к широкому стволу дерева и пытался ладонью закрыть ей рот. Девушка отчаянно вырывалась и свободной рукой била парня по щеке.
Ким не видел лица девушки, перед ним маячило, странно трепыхаясь, ее белое, таинственным светом полыхавшее в темноте платье, и бил в уши сдавленный крик:
— Помогите!..
Ким вскочил с земли и с яростью ринулся на парня. Удар его был настолько силен, что тот не удержался на ногах, рухнул наземь, ударился головой о пень. Вскочив, он метнулся к Киму и виртуозным приемом боксера ударил его в подбородок. Ким охнул и скорчился от боли. Парень снова налетел на него, но девушка намертво вцепилась в занесенную для удара руку. Не известно, чем кончилась бы эта схватка, если бы на шум не подоспело двое прохожих. Увидев их, парень нырнул в кусты, перемахнул через штакетник и скрылся в темном переулке. Один из прохожих кинулся вслед за ним, второй принялся дотошно расспрашивать Кима о случившемся.
— Ты попомни мое слово, — наставительно сказал прохожий, пожилой усатый мужчина, — коль надел красноармейскую форму — никто тебя одолеть не должон. Учитываешь? Ты и никто другой, а тем более из этих шалопаев, победу одержать обязан. Иначе и форму не смей примеривать. Вот ответствуй мне, как это он тебя так разукрасил? А все обязано было произойти явно наоборот…
— Да-да, конечно, вы абсолютно правы, — смущенно повторял Ким.
— И ничего он не прав, — вступилась за Кима девушка. — Вы же ничего не видели.
И она потянула Кима за рукав. Они выбрались с пустыря на улицу, а вслед им все слышались назидания усатого прохожего.
Только здесь, на бульваре, Ким пришел в себя и понял, что опасность миновала. Девушка не отходила от него, и даже на расстоянии он чувствовал, как она дрожит.
— Я вас провожу, — вдруг решительно заявил Ким. — Где вы живете?
— Не надо, — неуверенно возразила она.
— Нет, надо, — твердо сказал Ким. — Он может вас подкараулить.
Девушка ничего не ответила и пошла чуть впереди, как бы показывая Киму дорогу. Шли долго, и Ким чувствовал, что все ближе и ближе они подходят к Волге. Совсем рядом, где-то за сгрудившимися на берегу низкими старыми домами, слышались всплески воды, гудки буксиров. Пахло мокрым песком, селедкой, свежим сеном. В порту перемигивались разноцветные огоньки.
Они шли молча, и каждый боялся неосторожно нарушить тишину. Ким молчал по своей природной застенчивости, а девушка, видно, никак не могла прийти в себя после случившегося.
Внезапно она остановилась у освещенного подъезда кирпичного двухэтажного дома.
— Вот мы и пришли, — сказала она. — Я живу в общежитии. Здесь железнодорожный техникум. — Она вдруг одернула себя, понимая, что говорит совсем не то, что следовало бы оказать в эти минуты. — Вам больно? Видите, досталось из-за меня…
— Ерунда, — бодро заявил Ким, чувствуя, однако, что только благодаря усилию воли и тому, что рядом с ним стоит эта незнакомая девушка, он все еще способен держаться на ногах. Голова гудела как колокол, скулу ломило от боли, но он крепился, стараясь изобразить улыбку на все еще бледном лице. — Сущая ерунда, — повторил Ким.
Он впервые вблизи, при свете уличного фонаря, взглянул на девушку и онемел от изумления. Лицо ее было отмечено той самой красотой, какая лишь в мечтах рисовалась Киму. Особенно его поразили ее глаза — глубокие и манящие, как лесные озера.
— Какая вы!.. — вырвалось у Кима, и он, будто зачарованный, смотрел и смотрел на нее.
Девушка нахмурилась и отвернулась.
— Ну и мальчишки! — с внезапно закипевшим раздражением сказала она. — Чуть что: «Какая вы!» Ну, какая, какая? Знаю, сейчас скажешь «глаза», — она неожиданно перешла на «ты». — Да, может, у меня и всего-то стоящего — глаза одни. Да и те, чтобы таких, как ты, заманивать да обманывать…
— Зачем вы так? Вы же совсем другое думаете, — опешив от ее грубоватого тона, сказал Ким.
— «Зачем, зачем», — немного успокаиваясь, виновато ответила она. — Затем, что из-за этих дурацких глаз покоя не знаю. Ты же сам видел — привязался ко мне этот… Глеб его зовут… — Она вдруг съежилась, словно ей стало холодно. — Ты не сердись на меня, пожалуйста. Дура я неблагодарная, даже спасибо тебе не сказала. — Девушка помолчала и добавила с едва уловимым лукавством: — Рыцарь ты…
Ким смущенно опустил голову, хотя ему хотелось смотреть и смотреть на эту странную красивую девушку.
— А твоя часть далеко? — осторожно спросила она.
Ким ответил, что должен ехать в лагеря.
— Так далеко?! — воскликнула девушка. — Ты же опоздаешь на последний трамвай!
Ким взглянул на часы, и сердце его захолонуло. Теперь, даже если бежать, как на спортивных соревнованиях, плачевный исход неминуем: к двадцати трем ноль-ноль ему в часть не успеть.
