школу между ржавленными деревами и тут же руки сами провода прикручивают к патрону, к выключателю. Лампочку сделал так, чтобы дворик освещался и уголь был виден на лопате. Бежит бабушка Зоя в сельпо за новой лампочкой, так как старая, лежавшая в запасе, от старости и безделья стряхнулась. Поужинает внучок, отставит бутылку и задумается. Выбросил в сенях хлам, сделал перегородку и полки под пустую тару.
— Бабаня, вот будет у тебя летняя кухня, чтобы кашку варить и пирожки печь. — Как взрадовалась старушка. Давно хотела иметь кулинарный закуток в просторных сенцах. Такая счастливая, какая просветлённая, просто замолодела баба Зоя — годков десяток сбросила с трудной жизни.
— Спасибо, милый. — Говорит растроганно, будто ей пенсию тридцатирублёвую стали платить каждую неделю.
Зимой прибежит Игорёк на лыжах, снег сбросает, тропинку расчистит, дров занесёт в сенки, угля наберёт во все ведра, чтобы бабушке не ходить в углярку всю недельку. Весной с подружкой весёлой прикатил. Начал снег скидывать с крыш, а Нинка полы моет, песни поёт про какую-то Бесоме замученную. А потом коврики в снегу купали, а утром, похмелившись, начали обои клеить на все свободные стены. Приятно бабушке. Чего жалеть для родного мальчонки, коли он так умеет стараться. Трусцой чешет бабушка в магазин за поллитровкой, находу рассказывая встречным подругам, какой у неё внук обходительный и заботливый, просто ловкий кругом парень с ухватистыми быстрыми руками. Вот в апреле дрова привёз и принялся колоть чурку за чуркой, аж колун раскалился, того и гляди берёзовая кора шаить начнёт.
— Отдохни, — просит бабушка, — поклади колушок в утиную лужу. — Не ровен час загорится поленница.
— Не бойтесь, бабушка, сейчас колун остынет, доколю. Зато зимой красота. Жарко берёза горит сухая.
На Вербное примчался, начал ограду менять. Новые столбики привёз. Штакетников сотни три, а может быть и побольше.
— Сыночек, ведь праздник…
— Вы же сами говорили, что в труде греха не бывает. Времени у меня мало стало. Нужно по дому помогать Нинке, ждём прибавления. — Колотит гвоздь за гвоздём. Ставит под бечёвку реечку — тюк, тюк.
Быстро шло время. Игорёк заглядывал к башке пореже, но всегда с заботой.
— Не обвалился погребок? Себе строю, вам кирпичами обложу, и свод могу сделать на потолке аркой.
— Кто же тебя всему научил? — удивлялась бабушка, вытряхивая из хозяйственной сумки крошки курам.
— В армии, бабуля, всему научат, а не хочешь, так заставят. Пригождается армейская наука. Так бы в школе учили на трудах гаражи и дома строить. — Находилась срочная работа, внук впрягался без раздумий, без болтовни. Хватал свою разноску с инструментом и по двору марширует, как на плацу. Курятник новый соорудил, тёплый, чтобы и зимой курочки могли с козами расти и давать продукцию. Сделает работу, вытрет пот, покурит в беседке, а потом бежит в душ, который тоже сделал в свободное от безделья время. Подушится тёплой водицей, утрется свежим полотенчиком, а сам по двору глазами шарит, прикидывая, чем займётся в следующую субботу. Ждёт родную бабушку, курит всем ртом жадно. А вот и бабушка, запыхавшись, в калитку влетает с сумкой. Думает Игорь, что постарела родная, а может очереди в магазине увеличились.
— Бабушка, ты бы не ходила в магазин. Не молоденькая стоять среди пьяни разной. И талоны алкогольные можно выгодно продать.
— Да. Народу много, — обрадовано говорит женщина, польщённая заботой внука.
— Здоровье не железное у вас. Магазин далеко. Не бегала бы. Ноги не те. И пенсия у вас не велика, а она уже не три рубля. Ждать долго приходится вас. Я сахарку подкину, а сварить бражку — дешевле и проще. Такой бигус.
Понимает Игорь ситуацию. Заботливый мальчик. Годы не те у бабы Зои, как ни крути, а не те. Пенсия — одно название. Медсестрой в войну работала, добровольно пошла, значит и льготы хилые. Чин говорит, что мы вас не посылали, а вы сами пошли подвиги совершать окопные. Дала по гладкой роже баба Зоя сухим, но ещё крепким кулачком и вышла из кабинета, думая над теми отличиями, какие возвели бюрократы для тех кто был мобилизован и кто ушёл добровольно Родину защищать, прибавив себе месяцы, а кто и года.
С одной стороны и прав Игорь, а с другой — получается, что будто бы он приходит поработать и выпить. Традиция такая, — думает бабушка, — не платить же внуку деньги. Нина перестала здороваться…
— Я и лагун сочиню. Диоген, пишут, вообще в винной бочке жил, вдыхал аромат; а если историки не врут, то он и был родоначальником нынешних токсикоманов. …С гудухой что не жить. Наливай — пей. Диоген виноград топтал. Ему талоны на сахар из папируса не нужны были.
А годы шли, подталкивая перестройку к логическому завершению. Менялись люди, менялись витрины магазинов. Забылись талоны, забылись очереди за пивом. Последние стали первыми. Игорёк не открывал фабрику сувениров, не торговал турецкими шубками, не открыл и колбасную мастерскую. Примчит к бабушке, мопедик у оградки бросит и со всех резвых ног во двор вломится, поводя мутными красновекими глазами.
— Красота моя, как здоровье, как козы, как пенсия? Ограда, баня, погреб — в порядке? Наливай, родименькая. Где же кружка?
Не слышит, что ему бабушка говорит, пытается втолковать. Сам банку отстоявшейся браги из погреба аккуратно достанет, сядет в беседке, овитой хмелёвыми лианами, закурит. Внимательно смотрит, как банка и бабкино лицо начинают покрываться восторженными слезинами. Хватает дрожащими руками разноску. Инструмент почти растерян, стамеска затупилась, рубанок лопнул, ручка на ножовке того и гляди отвалится, а топорище рассохлось, клин выпал, лезвие всё в зазубринах. Это не бабушка рубила кости, а сам Игорёк по гвоздикам тюкал свои плотницким топориком. Домик у бабушки стал в землю врастать, листы шифера полопались. И сама бабушка всё больше стала горбиться. И внук обзавёлся морщинами, перестал гладить брюки, брил щёки редко и плохо. Руки у него странно подрагивали, когда он брал молоток, но кружка с брагой не дрожала.
…Он взял её быстро и сунул себе в лицо к губам жадным и синюшным, как у бабушки Зои. После второй кружки глаза благодушно щурились и внук расправлял плечи.
— Я тут, бабуль, шифер нашёл у одного. Просит не дорого. Хотя листы были раньше не коровнике. Они не пахнут ни навозом, ни молоком. Скот в колхозе перевели, а фермы раздали по частям, как зарплату. Он хочет шифер перевести в деньги. По курсу. По советской цене. Не дорого. Я внесу половину, а вы — вторую. Домик нужно крышевать. Еще такая зима и снег проломит. …Вы помните, я не мог снег сбросить. У меня возникла желтуха. — Ходит внук радостный по двору, потюкает в курятнике несколько раз по доске — вот и вся тимуровская работа. Через каждые пять минут заходит в беседку, где в зелёном полумраке грустно пустеет банка. Такой внук сердечный. Не забывает, приезжает, а случается и остаётся ночевать, чтобы старушке не было скучно. Курит, пьёт брагу и песни поёт про розовые розы и про велосипед, который нужно долго гнать.
«Всё не одна, — думает старая женщина. — Всё живая душа рядом, а что пьёт мальчик, так время такое. Кто нынче не пьёт? И крышу надо обиходить и деньги стало опасно давать. Как бы не потерял. Было уже так. Дала на уголь, а у него вытащили на базаре. Только кило груш и привёз. У кого не вытаскивает? Он открытый, бесхитростный. Стал рассчитываться и увидели…».
— Сынок, ты привези шифер, а я пока побегаю по соседкам. Свои накопления при тебе отдала твоей маме на операцию.
«Хитрит старая, — подумал Игорь. — Не верит. А ведь она права. Обману. И шифер — дрянь, бой. Не стоит его покупать. А крышу нужно латать. И крыша — дрянь. Была бы работа, можно купить. Цены растут, как чужие дети — быстро и незаметно. Надо выкрутиться».
По листу, по два привозил откуда-то шифер внук. Прятал в сарае, укрывал сеном. Перестал появляться. Приехал через месяц. Сказал, что Нинка выгнала.
— Бабушка, разреши поживу недельку у вас. Потом рассосётся. Мне работу пообещали столяром.
