Пение под покровом ночи

минуту назад.

Он твердил эти имена, когда за ним пришел инспектор Фокс в сопровождении кейптаунских блюстителей порядка.

2

Аллейн провожал взглядом полицейский катер, только что отчаливший от судна. Вскоре фигурки людей на его борту растаяли в мареве, а сам катер превратился в маленькую, быстро удаляющуюся точку. Подошел катер лоцмана. Аллейн резко повернулся и в последний раз открыл знакомые двери пассажирского салона.

— Минут через десять наши с вами пути разойдутся навсегда, — сказал он собравшимся там людям, которые в сухопутных одеяниях показались ему незнакомыми. — К сожалению, мне придется попросить вас зайти в ближайший полицейский участок для дачи показаний. Потом вас, разумеется, вызовут в качестве свидетелей в суд. Если это случится до вашего возвращения на родину, вам предоставят транспорт. Увы, таков порядок. А сейчас я бы хотел вам кое-что объяснить и в некотором роде перед вами извиниться.

— Думаю, извиняться нужно нам, — сказала Джемайма.

— Я с тобой полностью согласен, — поддержал ее Тим.

— А я в этом вовсе не уверена, — возразила миссис Кадди. — С нами обращались весьма забавно.

— Когда я поднялся на борт этого судна в Портсмуте, улики, в силу которых мне было приказано совершить это путешествие, были до смехотворного ничтожны: обрывок посадочного талона с «Мыса Феревелл», зажатый в руке девушки на причале в день вашего отплытия, — продолжал Аллейн. — Мое начальство приказало мне не открывать своей фамилии, вести расследование тайно, не предпринимать ничего такого, что бы шло вразрез с приказом капитана и всеми силами стараться предотвратить грядущую катастрофу. Это последнее мне не удалось осуществить. Призадумайтесь, и вам станет ясен ход моих рассуждений: коль цветочный убийца и впрямь на борту судна, вполне резонно установить, у кого из вас есть алиби хотя бы для одной из дат убийства. Если вы помните, мне удалось с помощью капитана Бэннермана спровоцировать разговор насчет алиби на пятнадцатое января.

— О боже! — вырвалось у мисс Эббот. — А я-то, я-то… Нет, нет, прошу прошения, продолжайте.

— Результаты я сообщил в Лондон. Мои коллеги сумели подтвердить алиби доктора Мейкписа и отца Джордана. Алиби мистера Кадди и мистера Макангуса подтверждены не были, однако в ходе дальнейшего разговора выяснилось, что девятнадцатого января мистеру Макангусу удаляли гнойный аппендицит, что доказывало его непричастность к убийству Маргарет Слеттерс, совершенному двадцать пятого января. Что тоже в дальнейшем было подтверждено. Выяснилось, что мистер Кадди, если, конечно, он не притворялся, не в состоянии воспроизвести правильно мелодию, мы же знали, что убийца обладает способностью правильно петь.

— Мистер Кадди никогда не претендовал называться певцом, — заметила миссис Кадди, не выпускавшая руку супруга из своей. — Верно, дорогой?

— Верно, дорогая.

— У мистера Дейла не было алиби на пятнадцатое января, — продолжал Аллейн, — однако выяснилось, что двадцать пятого он был в Нью-Йорке, что тоже снимало с него подозрения.

— Тогда какого черта вы не сказали мне, в чем дело? — возмутился Дейл.

— У меня сложилось впечатление, что на вас нельзя положиться. Вы выпиваете, плюс к тому же страдаете нервным расстройством.

— Ну, знаете!

— Никто из нас не предполагал, что ответственность за эти преступления может пасть на женщину, однако… — Аллейн улыбнулся мисс Эббот, — однако по крайней мере у одной из них было алиби. Я имею в виду мисс Эббот. Двадцать пятого января она была в Париже на той же самой конференции, на которой присутствовал отец Джордан, и таким образом он был оправдан во второй раз. Итак, помимо доктора Мейкписа, я мог посвятить в свою тайну еще и его. Должен сказать, оба сделали все от них зависящее, за что я благодарю их от души.

Послышался рев сирены. Мимо иллюминатора проплыла труба парохода, за ней — целая флотилия судов.

Аллейн подошел к стеклянным дверям и выглянул наружу.

— Причаливаем. Похоже, мне больше нечего вам сказать. Возможно, на берегу вам удастся… Одним словом, я надеюсь, вы хотя бы чуть-чуть развеетесь.

Когда салон опустел, к Аллейну подошли отец Джордан и Тим.

— Вы мне позволите к нему пойти? — спросил священник.

— Да. Надеюсь, он встретит вас благосклонно.

— Это ровным счетом ничего не значит. Я, так или иначе, должен к нему пойти, — сказал отец Джордан. — Он слушал мою мессу в состоянии смертного греха. Он должен в нем раскаяться.

— А мое присутствие ему не потребуется? — спросил Тим.

— Потребуется. Он сам мне об этом говорил. Тем более что защита захочет узнать мнение психиатра. Сейчас я ознакомлю вас с тем, что он мне рассказал, а потом попрошу вас его навестить. Если вы заставите его говорить, это может здорово облегчить его участь.

— Вы так не похожи на полицейского, — усмехнулся Тим.

3

Итак, священник и психиатр делают все, что в их возможностях, — писал Аллейн Трой. — Мейкпис уверяет, что для выяснения полной картины ему потребуются недели. Он воодушевлен готовностью Мэрримена описать один случай из его детства, который, вне всякого сомнения, может послужить разгадкой его навязчивой идеи и который является своего рода ярким образчиком эдипова комплекса и его проклятого механизма действия. Ты, очевидно, помнишь, что все эти ужасные преступления роднила между собой одна деталь, а именно: имена женщин. Они все символизировали собой драгоценные камни. Маргарет — это, конечно, жемчуг. Помнишь «Арию и сцену Маргариты с жемчугом» из «Фауста» Гуно? Куклу звали Эсмеральдой, то есть эмеральд, изумруд. Что касается Джемаймы Кармайкл, то все дело в том, что ее молодой человек называл ее Джем,[11] что тоже могло для нее плохо кончиться. Плюс ко всему прочему она косила жемчужное ожерелье — ведь именно ожерелья всегда находили разорванными. А тут еще постоянное присутствие цветов. Вот рассказ мистера Мэрримена: Когда ему было семь лет от роду, у его матери, глупой тетки, которую он всей душой обожал, был день рождения. Дело было ранней весной. Мальчик истратил содержимое своей копилки, чтобы купить ей букетик гиацинтов. Только он преподнес ей цветы, как отец принес свой подарок — ожерелье. Он застегнул его на шее у матери с видом собственника, о чем Мэрримен говорит с такой ненавистью. Подняв руки, чтобы обнять мужа, мать уронила гиацинты, а в следующую минуту, увлеченная поцелуем, наступила на букет. Мейкпис считает пример классическим: драгоценности, цветы, шея, любовные ласки, ярость. Мальчик обезумел от гнева, налетел на нее как демон и разорвал ожерелье. Отец оттащил его и задал ему трепки. За сим последовала целая полоса так называемых «обморочных припадков», которые повторялись с регулярностью десяти дней. Мейкпис подозревает petit mal.[12] На этом рассказ мистера Мэрримена кончается.

Похоже, потрясение, связанное с арестом, вытолкнуло пробку из сосуда вечного молчания. Словно бы заговорив, он никак не может остановиться и вынужден бесконечно с необычайной увлеченностью перемалывать все подробности. Но всякий раз он останавливается на одном и том же месте и ни дюйма вперед. Мейкпис полагает, что ошибка с Деннисом потрясла все его существо.

Не вызывает сомнения тот факт, что он долгие годы молча и исступленно боролся со своей навязчивой идеей. На какое-то время ему, судя по всему, удавалось одерживать над ней победу благодаря тому, что он изолировал себя от окружающего мира в стенах мужской школы. В тот период он мог в порядке компенсации совершать какие-нибудь незначительные преступления. Или же, допустим, покупал ожерелья и цветы и втайне совершал над ними свой ужасный обряд. Его болезнь приняла злокачественную форму, когда он достиг климактического периода и ушел в отставку. Быть может, это путешествие он предпринял в попытке отвлечься от своей навязчивой идеи, что, вероятно, ему бы удалось осуществить, не попадись на причале эта девушка с цветами, да еще с теми самыми, с которых все началось. К тому же