его совести до конца жизни. Точно. Тоже мне, доктор Харкнесс!
Аллейн попросил ее описать, в каком состоянии была комната, когда она вошла туда в первый раз. Но она не помнила ничего, кроме хозяйки. Когда он попытался настаивать, описала, видимо, то, что ей запомнилось позже.
— Мы почти закончили, но у меня еще один вопрос, который я хотел бы вам задать, — сказал Аллейн. — Вы знаете кого-нибудь, кто желал бы ее смерти?
Насторожившись, Флоренс подумала, а потом сказала:
— Много таких, которые ей завидовали. А некоторые даже предали. Те, которые считались друзьями.
— Тоже из театрального мира? — рискнул Аллейн.
— Вот мисс Кэйт Кавендиш, которая, если бы не заботы леди, выступала бы в балаганах где-нибудь в Брайтоне, да и то только после окончания сезона! А мистер Альберт Смит, простите, ошиблась. Надо говорить Сарасен. Если бы не она, так бы и торчать ему за прилавком магазина в Манчестере. Посмотрите, что она для них сделала, и как они ей отплатили! Вот только сегодня утром!
— А что случилось утром?
— Хамство и предательство, вот что случилось.
— Ну, это не совсем полный ответ на мой вопрос.
Она встала.
— Это все, что я могу вам сказать. Вы, конечно, лучше меня знаете свое дело. Но если это убийство, то его мог совершить только один человек, зачем же терять время?
— Только один? — спросил Аллейн. — Вы так думаете? В первый раз в ее глазах промелькнул испуг, но ответ был совершенно неожиданный:
— Я не хочу, чтобы то, что я вам сказала, стало известно другим, — она взглянула на мирно делавшего записи Фокса. — Не очень-то мне хочется, чтобы ссылались на меня, особенно при некоторых людях. Есть такие, которым о-о-очень не понравится, если они узнают, что я сказала.
— Старая Нинн? — предположил Аллейн. — Во-первых.
— А вы догадливый, — задорно сказала Флоренс. — Пусть так. Во-первых, она. У нее свои привязанности, у меня — свои. Только мои, — ее голос стал несчастным, — мои теперь там, откуда не возвращаются. В этом вся разница. — Ее лицо, исказилось от ненависти, и она с бешенством закричала: — Никогда я ей не прощу! Никогда! Я с ней расквитаюсь, чего бы мне это ни стоило! Увидите! Я расквитаюсь с Кларой Пламтри!
— А что же она сделала?
Аллейну показалось, что Флоренс сейчас упрется и ничего не скажет, но неожиданно ее прорвало. Это случилось после трагедии, говорила она. Чарльза Темплетона отвели в его комнату, а Нинн появилась на площадке, когда Флоренс несла ему грелку. Сама она была так взволнована, что не могла подробно рассказать Нинн, что произошло. Она отдала мистеру Темплетону грелку и ушла. Он был страшно расстроен и хотел остаться один. Вернувшись на площадку, она увидела, что доктор Харкнесс и Тимон Гантри вышли из спальни и теперь разговаривают с мисс Пламтри. Потом старуха направилась в комнату Чарльза. Сама же Флоренс была охвачена одним желанием:
— Я хотела позаботиться о ней. Я хотела позаботиться о своей леди. Я знала, что ей было нужно, я знала, что надо для нее сделать. Как смели они ее бросить! Как она выглядела! Я не хотела, чтобы они смотрели на нее в таком виде. Я знала ее лучше, чем другие. Ей хотелось бы, чтобы ее старая Флой позаботилась о ней.
У нее вырвалось рыдание, но она упорно продолжала рассказывать. Подойдя к двери спальни, она обнаружила, что та закрыта. Это вызвало в ней, подумал Аллейн, приступ ярости. Она вышагивала по коридору в мучительной безысходности, когда вспомнила, что можно проникнуть в спальню через комнату Чарльза. Не желая беспокоить его, она осторожно открыла дверь и очутилась лицом к лицу с миссис Пламтри.
Это, наверное, была, подумал Аллейн, необычайная сцена: две ругающиеся шепотом женщины. Флоренс требовала, чтобы ее пропустили в спальню. Миссис Пламтри отказывалась. Тогда Флоренс пришлось сказать ей, что она собирается сделать.
— Я ей все объяснила! Сказала, что только я могу убрать и положить мою бедняжку, только я могу сделать ее похожей на себя. А она, видите ли, мне говорит, что нельзя! Видите ли, доктор не велел до нее дотрагиваться! Скажите пожалуйста, доктор не велел. Я бы оттолкнула ее и прошла, я уже схватила ее, но было поздно. — Она повернулась к Фоксу. — Вот он приехал. Поднимался по лестнице. Она и говорит: «Полиция. Хочешь попасть за решетку?» Я оставила ее и ушла к себе.
— Боюсь, что она была права, Флоренс.
— Ах так! Боитесь? Это только показывает, как много вы знаете! Видите ли, я не должна была до нее дотрагиваться! Я! Я! Которая ее любила. Ладно! А что тогда Клара Пламтри делала в ее спальне? А, скажите!
— Что! — воскликнул Фокс. — Миссис Пламтри? В спальне?
— А откуда вы знаете, что она была в спальне? — спросил Аллейн.
— Откуда?! Да потому что я слышала, как в ванной текла вода. Это она была там и делала то, что по праву полагалось мне. Наложила свои лапы на мою бедняжку.
— Но почему вы так думаете? Почему?
Она прижала руку к дрожащим губам:
— Почему, почему! Скажу вам почему. Да потому что от нее разило этими духами. Пахло так сильно, скажу вам, что просто выворачивало наизнанку. Так что, если хотите упечь кого-нибудь за решетку, можете начинать с Клары Пламтри.
Рот ее искривился, неожиданно она разрыдалась и выбежала из комнаты. Фокс закрыл за ней дверь, снял очки и заметил:
— Вот мегера!
— Да, — согласился Аллейн. — Преданная, коварная, ревнивая, упрямая и глупая мегера. И никогда не знаешь, как такие поведут себя в решительный момент. Никогда. Но думается мне, в этой компании есть еще кое-кто ей под пару. Так что повозиться нам придется.
Как бы в подтверждение этих слов раздался громкий стук, дверь распахнулась, и на пороге предстала Старая Нинн, за ней возвышался сержант Филпот с лицом лишь чуть менее красным, чем лицо старухи.
— Только дотроньтесь до меня, молодой человек, — выговаривала Старая Нинн, — и я всем расскажу о вашем поведении.
— Поверьте, сэр, я очень сожалею, — начал извиняться Филпот. — Эта дама настаивает на встрече с вами, а так как я не мог приставить к ней полицейского, то и не был в состоянии ее удержать.
— Ничего, Филпот, — успокоил его Аллейн. — Входите, Нинн, входите.
Она вошла. Фокс покорно закрыл за ней дверь, подвинул стул, но она не села. Подойдя к Аллейну и сложив на груди руки, она смотрела на него. Чтобы увидеть лицо полицейского, ей пришлось запрокинуть голову, и в нос Аллейну ударил такой сильный поток винных испарений, как будто перед ним находился крошечный вулкан, готовый к извержению, внутри которого вместо лавы клокотал портвейн. У Нинн был глухой замогильный голос и весьма свирепый вид.
— Думаю, — начала она, — когда я встречаю настоящего джентльмена, то сразу способна это понять. Надеюсь, вы меня не разочаруете. Можете мне ничего не отвечать. Предпочитаю составить собственное мнение.
Аллейн ничего не ответил.
— Эта Флой, — продолжала Старая Нинн, — была здесь. Она из дурной семьи, если вообще у нее была семья. Что заложишь в ребенка, то и получишь, когда он вырастет. Не верьте ни слову из того, что она вам наговорила. Что она рассказала о мальчике?
— О мистере Дейкерсе?
— Конечно. Вам он может показаться взрослым, но я-то знаю его, и для меня он — мальчик. Только двадцать восемь лет и, осмелюсь сказать, уже — знаменитость. Но зла в нем никогда не было и нет. Чувствительный и мечтательный — это да. Непрактичный — понятно. Но чтобы порочный — вздор! Вот так. И что же эта Флой наболтала?
