Михаил Николаевич очень ценил первых историков гражданской войны, всячески содействовал им. Среди преподавателей академии пионерами серьезной исследовательской работы в этой области оказались Николай Евгеньевич Какурин и Александр Николаевич Де Лазари. Бывшие офицеры генерального штаба, они провели годы гражданской войны в рядах Красной Армии и хорошо ее знали. Но сам Н. Е. Какурин говорил мне как-то, что свой первый капитальный труд «Как сражалась Революция» он смог создать только благодаря дружескому содействию со стороны начальника академии.
М. Н. Тухачевский вообще отличался чудесной способностью находить талантливых людей и создавал им необходимые условия для плодотворной работы, поддерживал их. И это было очень важно. Нельзя забывать о трудностях, которые возникали тогда на каждом шагу. Сама обстановка далеко не всегда способствовала успеху научной работы. Преподаватели часто имели дело с малограмотными, а то и вовсе неграмотными слушателями.
Именно поэтому Михаил Николаевич настаивал на параллельном изучении военных и общеобразовательных дисциплин. При нем в академии большое внимание уделялось русскому языку. М. Н. Тухачевский установил такой порядок, при котором преподаватель по любому предмету, будь то тактика или военная история, помогал слушателям усваивать грамматику. Точно так же при изучении фортификации и топографии преподаватели обязаны были способствовать развитию у слушателей математических навыков.
А для чтения лекций на политические темы приглашались Емельян Ярославский, Феликс Кон, Н. И. Подвойский.
Ни одна из дисциплин, предусмотренных учебной программой, ни одно занятие не ускользали из поля зрения Михаила Николаевича. Он всегда был в центре кипучей академической жизни.
Тухачевский не признавал праздного досуга. Ни на службе, ни дома.
Дома он обычно либо читал, либо играл на скрипке, либо писал маслом. У него всегда гостил кто-нибудь из фронтовых друзей и соратников. И эти гости чаще всего становились слушателями концертов, которые давал Михаил Николаевич со своими московскими приятелями-музыкантами. В присутствии же мало знакомых людей он предпочитал сам оставаться слушателем, потому что не высоко оценивал собственные музыкальные способности.
По какой-то не очень близкой аналогии, мне вспомнился сейчас один эпизод, относящийся к описываемому периоду. Нынешний кинотеатр повторного фильма в 20-е годы назывался «Унион». Как-то раз мы с Михаилом Николаевичем зашли туда. В фойе играл струнный оркестр. Мы были поражены, узнав в дирижере учителя музыки, некогда преподававшего в 1-м Московском кадетском корпусе. Маленького роста, щуплый, с черной бородкой и обвисшими усами, он темпераментно размахивал палочкой. Вспомнили фамилию дирижера – Ерденко. Он приходился двоюродным братом известному скрипачу Михаилу Ерденко. В свое время наш Ерденко аккомпанировал на уроках танцев, которые вел у кадетов балетмейстер Большого театра Литовкин.
Дождавшись перерыва, мы подошли к старому маэстро, напомнили о корпусе, назвали свои фамилии.
Ерденко был растроган. Мы уже не пошли смотреть картину, а остались с ним в фойе, вспоминая давние времена. Выяснилось, что живется музыканту несладко, что у него небольшая сырая комната в подвальном этаже на Никитском (ныне Суворовском) бульваре.
Михаил Николаевич сразу же захотел чем-нибудь помочь Ерденко. Но как это сделать поделикатнее, не ущемляя самолюбия музыканта? Была придумана вполне правдоподобная версия: будто бы во мне вдруг проснулась страсть к музыке (я когда-то числился второй скрипкой в корпусном симфоническом оркестре) и вот теперь, дескать, решил брать у старого учителя уроки. Договорились, что два раза в неделю буду ходить к нему.
С музыкальными занятиями у меня, конечно, ничего не вышло. Но Ерденко получил аванс примерно за полгода вперед.
В Тухачевском жила постоянная щедрая потребность помогать людям, особенно людям искусства, науки. В этом сказывалась не только его природная доброта, но и неизменное убеждение в том, что для строительства нового общества нужны музыканты, художники, писатели, ученые. Его никогда не оставляла мысль о повышении общей культуры народа и армии. Сам он являл собой пример неустанного самоусовершенствования.
Запомнился один из вечеров, проведенных у Тухачевских. За чаем сидели Феликс Кон, Печерский, Емельян Ярославский и еще несколько человек. Разговор зашел о теории относительности Альберта Эйнштейна. Михаил Николаевич, Феликс Кон и Ярославский не уступали друг другу в эрудиции. Я, рискнув включиться в их беседу, задал вопрос: что может быть общего у теории относительности и военного дела?
Михаил Николаевич принялся увлеченно объяснять, что в теории относительности Эйнштейн большое внимание уделяет пространству и времени, которые, как известно, и в военном деле играют не последнюю роль. Все более воодушевляясь, он развивал мысль о необходимости самых широких знаний для командиров Красной Армии. Не только генштабисты, но и строевые офицеры должны овладевать высшей математикой, механикой, физикой.
Двадцативосьмилетний начальник академии рисовал далекую для того времени перспективу. Многое, очень многое из того, что он говорил в тот вечер, давно уже стало реальностью. И этот великолепный дар предвидения, эта целенаправленность в мыслях и действиях лучше всего свидетельствовали о том, что М. Н. Тухачевский в академии, как и прежде на фронте, оказался на месте.
Пребывание Михаила Николаевича на посту начальника академии было сравнительно непродолжительным. Однако и за это время сделать он успел многое.
ЕГО УКРАШАЛА СКРОМНОСТЬ
Когда я всматриваюсь в далекие годы прошлого, воскрешаю в памяти незабываемые события гражданской войны и первых лет Советской власти, вспоминается прежде всего молодежь того времени. Молодежь рабочая. Молодежь солдатская и матросская. Молодая интеллигенция.
Молодежь была ударной силой революции. Из ее рядов наша партия черпала кадры самоотверженных бойцов для фронта и талантливых организаторов для тыла.
У нас, на родине В. И. Ленина, в бывшем Симбирске, первым председателем губисполкома был тридцатилетний рабочий-металлист М. А. Гимов, а во главе губкома РКП(б) стоял слесарь-инструментальщик
