— Почему я должна ждать? Я — Моргана Уэльская! Я ждала три года. Ты потерял руку ради меня, и я попытаюсь вернуть долг. Может, когда-нибудь мне представится случай спасти твою жизнь, когда воины моего мужа приведут тебя на веревке, чтобы повесить. Прости, что я хотела пойти с тобой. Даже если ты пообещаешь сейчас же забыть все свои счеты, я не пойду с тобой. Я больше не хочу иметь с тобой ничего общего. Ты был так занят охотой за Аэлой, что оставил меня цепляться за перевернутую лодку. Я ненавижу тебя.
— Сильно?
— Всем сердцем.
— Значит, хуже уже не будет…
Прежде чем она поняла, что произошло, я рывком подхватил ее и попытался утолить голод своих губ. Как кошка, вцепилась она мне в лицо, но это меня не остановило, — прижав ее к себе, я кинулся к ближайшему укрытию, как истинный викинг. Это вызвало смех у моих людей, но я не мог позволить им увидеть мою принцессу, такую прекрасную и смелую, побежденной грубой силой. Это ее красота и смелость затуманили мой разум. Мое сердце жарко билось в груди, разгоряченное прелестью ее губ.
Я быстро опустил ее наземь. Пальцы Морганы, готовые к битве, расслабились, ярость на лице сменилась печалью, а глаза наполнились слезами.
— Давай, делай свою гнусность и никогда не возвращайся, — закричала она.
— Я уйду, но я буду любить тебя до самой смерти. — Я повернулся и пошел прочь. А за спиной я услышал ее плач, похожий на рыдания ребенка.
Я вернулся к костру пленников. Аэла спокойно попивал вино, принесенное ему одним из его сторонников. Он отставил кружку, вытер губы и отер красивую мягкую бороду, но не выказал ни малейшего беспокойства при моем появлении.
— Не торопись, — остановил меня Алан, бросив один быстрый взгляд на мое лицо.
— Чего будет стоить эта задержка?
— Кто знает? Наши главные силы уже прибыли. Будут приказания для Рольфа?
— Сейчас я могу думать только о себе.
— Будешь ты драться, или нет, тебе нужно отдохнуть. Ты же знаешь, что Аэла отличный боец…
— Я не знаком с приемами норманнов, — запальчиво перебил Аэла. — Если я одолею, то лишь с Божьей помощью, милостью единственного Бога.
Китти не могла понять его слов, но что-то в его тоне заставило ее схватить меня за рукав и прошептать.
— Будь осторожен, Оге, он пытается взбесить тебя.
— Я не бык, чтобы беситься. — Я повернулся к Аэле. — Будем биться на мечах без щитов.
Китти пронзительно рассмеялась над выражением лица Алана. Я же смотрел на плохо скрытую радость на лице Аэлы.
— Теперь можно с полной уверенностью сказать, что в тебе благородный дух, несмотря на низкое происхождение, — величественно произнес он.
— Будем биться насмерть. И павший не получит пощады.
— Согласен, только давай пойдем еще дальше: пусть наш поединок решит все, и наши люди не будут потом сражаться. Победитель получит мою корону, а мы сохраним многие жизни. Если я возьму верх, твои люди будут биться плечом к плечу с моими против Осберта, и не как подданные, а как братья.
— Останешься ты в живых или умрешь, но никогда тебе больше не сидеть на троне Нортумбрии.
Аэла вспыльчив — он говорил об этом на исповеди брату Годвину, — и его лицо начало багроветь. Но затем он вспомнил, что брата Годвина рядом нет, дабы помочь ему усмирить себя во имя всех святых и Господа.
— Если бы ты действительно был высокорожденным, ты бы знал, что не следует полагаться на удачу.
— Да, но я норманн.
— А какую награду получу я, победив тебя? Если ты меня убьешь, то получишь мою корону…
— А если ты убьешь меня, то можешь сохранить меч, который твоя мать отдала мне. А затем Куола отрубит тебе левую руку, палец с правой руки, вырвет передний зуб, а Китти обреет твои волосы, так что ты станешь похож на только что вылупившегося галчонка, и тогда ты сможешь уйти с миром.
Аэла не был трусом и прекрасно владел собой, если его не обуревала ярость.
— Клянусь пятью ранами Христа, ты очень строгий заимодавец, — сказал он.
— Здесь ты не прав. Твой долг гораздо больше, чем я с тебя спрашиваю, прямо не знаю, как ты умудрился собрать столько. Кроме зуба, пальца и волос, ты отобрал у той девушки, двойняшки Морганы, жизнь. За это ты тоже должен расстаться с жизнью. Но когда-то ты дал мне возможность сохранить мою, и я не в силах отказать тебе в том же.
Я разглядел в его глазах тень улыбки.
— Но ты и не задумываешься о такой возможности, — продолжал я. — Ты убежден, что я стану легкой добычей твоего меча. Во-первых, он принадлежал твоему деду, великому лорду, который хотел, чтобы ты был королем Нортумбрии, и который любой ценой защитит тебя от рабского отродья. Во-вторых, ты прекрасно владеешь мечом. Но у меня другое предназначение, и оно откроется мне — как открылось моей желтокожей кормилице, — и я буду жить, чтобы исполнить его.
Я велел Китти приготовить мне поесть, чтобы подкрепиться перед грядущим испытанием.
— Ты мечтаешь стать королем, а, значит, должен поступать, как прирожденный ярл, а не бывший раб, — ответила она. — Предложи поесть и своему врагу.
— Чтобы ты могла положить яд?
— Клянусь молоком, которым кормила тебя, нет. Ты сам стелешь свою постель на крови, тебе и ложиться на нее. Как ты думаешь, если ты убьешь его, он попадет на небо?
— А как я узнаю? Однако, скорее он отправится туда, чем я встречусь с ним в Хель. А почему ты спрашиваешь?
— Хочется узнать, шутят ли друг над другом души на небе, как это делают герои на Вальгалле?
— Кажется, я слышу, что эта желтая женщина говорит о небесах? — полюбопытствовал Аэла.
— Она хочет знать, попадешь ли ты туда, когда погибнешь?
— Чтобы быть в этом уверенным, надо послать за братом Годвином. Может ли кто-нибудь из твоих людей взять белый флаг, пойти к городским воротам и попросить его прийти сюда?
— Да, а пока, если желаешь, можешь поужинать. У нас, правда, нет ничего, кроме солонины — слишком скромно для короля, — но эта женщина сварит ее и сделает вкусной. Слово викинга, оно не будет отравлено.
— Просто норманны не достаточно просвещенный народ, чтобы использовать яд, — объяснил Алан Аэле. — Я никогда не слышал, чтобы они убивали вероломно. Но они скажут, что лимон слаще меда, да еще уговорят попробовать. — Глаза его вдруг стали большими и круглыми, словно он что-то увидел.
— Тогда скажи ей приготовить лучшее, что у нее есть, — сказал король.
Я оставил его, чтобы поужинать вместе с Рольфом и другими хёвдингами. Они пытались шутить со мной, на я не отвечал, сохраняя спокойствие. События последнее время разворачивались так быстро, что я не успевал осмысливать их. Я не мог понять, почему дерусь с Аэлой, вместо того, чтобы просто убить его. Когда я был в его власти, он дал мне шанс выжить, но шанс жестокий, и захватил он меня вероломно, тогда как я взял его в честном бою. Думаю, это нельзя ни понять, ни объяснить. Я хотел выбить ему зуб и отрубить палец, а не вешать его и смотреть, как он брыкается в предсмертных муках. Это потому, что я был язычником.
Собравшись, я, насколько мог, спокойно, твердо рассказал Рольфу и остальным о расстановке наших сил в этом деле, и о том, что и как они должны делать; и я приказал ночью сняться с лагеря.
— Мы дали раненому воину выжить, как ты приказал, — сообщил мне один из хёвдингов, — и прослышав, что ты собираешься драться с Аэлой, он просит поговорить с тобой.
— Тогда, должно быть, в нем много сил.
— Думаю, хватит, чтобы прийти сюда.
Только тут я сообразил, что мое необдуманное замечание прозвучало как вопрос, на который я и получил ответ. Это избавило меня от проявления заботы о раненом пленнике. Я подошел к огню, возле
