патриотизм связывался не только с военным могуществом и внешним престижем России, но и с прогрессивными общественными преобразованиями, народным благосостоянием и политической свободой. Для защиты экономических интересов страны он считал необходимым «запереть границу для иностранного ввоза тех предметов, которые у нас у самих производятся… И сверх того, внутри у себя сделать многое. И Скобелев изложил целую программу, давно, очевидно, обдуманную во всех деталях, охватывающую все стороны нашей народной жизни. К сожалению, она не может быть приведена здесь», — рассказывал Немирович-Данченко. Из этого можно понять, что Скобелев был за протекционистские меры и за ускоренное развитие отечественной промышленности (меры, проведенные несколько позже С.Ю.Витте). Об остальном остается только гадать. Очень жаль, что писатель не сохранил для нас большего. После турецкой войны, высказывал свое мнение Скобелев, с Турции следовало получить контрибуцию для оплаты военных издержек России. Он возмущался дипломатами, которые «издержки войны предоставили заплатить русскому мужику, который и без того не может управиться с недоимками и загребущими лапами кулака». Неизменное стремление Скобелева беречь и экономно расходовать народные деньги всегда составляло отличительную черту его патриотизма.
По мере созревания идейных убеждений Скобелева в нем крепли антимонархические настроения. В Испании, например, он не сочувствовал карлистам. Реакция, начавшаяся с воцарением Александра III, угнетала Скобелева. Духовная атмосфера этого времени напоминала ему николаевскую эпоху. «Время такое, ведь живем
Скобелев много работал, пытаясь понять движущие силы исторического процесса. Ниже я покажу, что хотя он не сочувствовал террористической деятельности народников, он все же не был сторонником борьбы с этим движением с помощью силы, террора со стороны правительства. Эта не обычная для царского сановника позиция объяснялась тем, что Скобелев понимал: революционное движение рождается не волей отдельных лиц или групп, а объективными условиями, он понял и бессмысленность борьбы против ее последствий, когда она стала фактом. На это есть убедительное документальное указание. Я имею в виду письмо дяде А.В.Адлербергу, опубликованное Н.Н.Кноррингом: «За последнее время я увлекся изучением, частью по документам, истории реакции в 20-х гг. нашего столетия. Как страшно обидно, что человечество часто вращается лишь в белкином колесе. Что только не изобретал Меттерних, чтобы бесповоротно продвинуть Германию и Италию за грань неизгладимых впечатлений, порожденных французскою революциею. Тридцать лет подобного управления привели: в Италии к полному торжеству
Это письмо — яркий образец того, как Скобелев на основе изучения истории, «частью по документам», и вообще систематической интеллектуальной работы приходил к самостоятельным выводам, никак не совпадавшим с официальной идеологией. Он верно оценивал бессилие «Священного союза», пытавшегося повернуть вспять колесо истории. Верной и глубокой по своему проникновению в сущность исторического процесса является мысль о том, что обстоятельства, то есть объективные условия, а не принципы — николаевские, меттерниховские и др. — управляют развитием общества.
Взгляды Скобелева говорят, что объективно он был сторонником капиталистического развития России. Казалось бы, это должно было сближать его не со славянофилами, а с западниками. Могло быть и иначе: далеко не все мыслящие люди причисляли себя к этим направлениям. Были просто сторонники прогресса, понимаемого каждым по-своему. Таким был и Скобелев. Однако в одном пункте он был близок к лагерю славянофилов.
Славянофилом в точном смысле, по крайней мере в том понимании этого общественного явления, которое связывают со взглядами виднейшего представителя позднего славянофильства И.С.Аксакова, Скобелева нельзя было назвать. В этом убеждает сравнение его взглядов со взглядами Аксакова, который был к тому же и личным другом белого генерала. Скобелев резко расходился с Аксаковым в оценке петровских преобразований, которые он считал необходимыми и благодетельными для России. В отличие от славянофилов, он не идеализировал допетровскую Русь и высоко ценил деятельность Петра. Он никогда не высказывался в пользу тех идей, которые составляли фундамент ортодоксального славянофильства, обоснование самобытности исторического пути России: классового единства, самодержавия, крестьянской общины, особой роли православия. Он видел, что страна переживает период ломки старого жизненного уклада. Весьма существенно для понимания взглядов Скобелева его замечание о «загребущих лапах кулака». Он видел, что единая прежде деревня расслаивается. Что же касается православия, то Скобелев не афишировал свою религиозность, но когда возникала ситуация, ставившая под вопрос престиж Православной Церкви в глазах иностранцев, он его ревностно защищал. Вспомним хотя бы сцену на адрианопольском вокзале при проводах Тотлебена. Своим поступком Скобелев поддержал престиж Русской Православной Церкви, который в данном случае совпадал с престижем России. Искать в этом факте проявление славянофильства бессмысленно.
Чувствую, что читатель уже потерял терпение: так в чем же состоял славянский элемент мировоззрения Скобелева?
Идеей Скобелева, заставлявшей современников говорить о его славянофильстве, был союз славянских государств во главе с мощной, великой Россией. По мысли Скобелева это должен быть свободный союз свободных равноправных и полноправных народов. Каждому из них все вопросы своей жизни предоставляется решать самостоятельно, общими должны быть только армия, таможня и монета. В остальном «все они у себя внутри делай все и живи как хочешь… все за одного и один за всех».
Судя по этой краткой, но достаточно ясной характеристике, Скобелев мечтал о таком союзе славянских народов, в котором свобода сочеталась бы с силой и сплоченностью. Общая таможенная защита должна была оградить экономику от иностранной конкуренции, а емкий рынок, обусловленный многочисленным населением, — стимулировать развитие производства. Общая армия была бы в состоянии защитить союз от любого внешнего врага. Пришел Скобелев к этой идее самостоятельно или почерпнул ее из литературы, сказать определенно материалы не позволяют. Но они недвусмысленно говорят, что Скобелев был горячим сторонником активности самих славян. Россия в его представлении должна была выступать скорее в роли их защитницы и попечительницы, чем прямой руководительницы. «Это будет непременно», — говорил он, но лишь тогда (цитируя А.С.Хомякова), «когда у нас будет настолько много «пищи сил духовных», что мы будем в состоянии поделиться с ними ею и когда «свободы нашей яркий свет» действительно будет ярок и всему миру ведом». Деятельность Скобелева в освобожденной Болгарии в качестве главнокомандующего оккупационными войсками, а потом и руководителя военного обучения болгар свидетельствует, что он добивался не превращения славянской страны в российскую губернию, а утверждения ее государственной самостоятельности. Показательно в этом отношении высказывание Скобелева в беседе с Немировичем-Данченко, происходившей, как рассказывает мемуарист, по окончании военных действий под Константинополем, субтропической ночью. На замечание писателя, что славяне не отдадут своей свободы за честь принадлежать России, Скобелев отвечал: так никто и не думает. Союз должен строиться на основе свободы и соблюдения интересов всего славянства.
Проект Скобелева был, конечно, утопией. Каждый славянский народ, под каким бы ярмом — турецким или австрийским — он ни находился, борясь за национальное освобождение, добивался создания собственного независимого государства. Национальную самостоятельность любой народ мыслит как национальную государственность. Однако при всей своей утопичности идея Скобелева вовсе не была абсурдной, не имеющей в реальной действительности никаких корней и позитивного назначения. Чтобы понять, как она могла возникнуть, и оценить ее смысл, надо учесть условия, вызвавшие подъем панславизма в России.
После Крымской войны, в 60-х гг., в России, занятой реорганизацией своей внутренней жизни, славянофильские и панславистские идеи не пользовались популярностью. Общество стремилось к
