не приходится удивляться, если знать впечатление, производимое Скобелевым, когда он этого хоте, i. на окружающих, его умение не только подчинять себе людей на службе, но и очаровывать их в обычной, домашней обстановке. Английский журналист Форбс, например, рассказывал: «Солдаты, горожане, женщины — все были от него без ума. Я как теперь вижу его прекрасный лоб, украшенный каштановыми волосами; его голубые глаза, светлые, с проницательным взором, столь открыто и прямо смотревшим на вас; его прямой и длинный нос, указывающий на решимость, один из тех носов, которые Наполеон I любил видеть на лице своих генералов; прекрасно очерченный рот, одаренный необыкновенной подвижностью и выразительностью; его круглый, могучий подбородок с ямочкой посредине — словом, отчетливо вижу перед собой его мужественное, энергичное лицо, окаймленное шелковистою бородою, падавшею на его богатырскую грудь… Этот человек в тридцать три года все видел, все проделал, все прочел… Он знал на память Бальзака, Шеридана, Герберта Спенсера… Он имел свое мнение о фаворите на будущих скачках, о кухне Cafe Anglais и репертуаре г-жи Селины Шомон, точно так же, как об английской кавалерии и бродах Оксуса. Он был музыкант и однажды вечером пропел, Мак-Гахану и мне, прекрасным голосом, аккомпанируя себе на фортепиано, французские песни, а затем немецкие, русские, итальянские и киргизские… с подобающим произношением… Простившись с ним, я сказал себе, что видел в этот вечер самый прелестный образчик русского совершенства, или, вернее, космополитического, какой когда-либо мне удавалось встретить. А я не видал его еще в настоящей его сфере — на поле битвы».
Безусловно впечатляет, но звучит несколько панегирически, скажет недоверчивый читатель. Может быть, этот Форбс просто польстил Скобелеву?
Оснований для такого предположения не нахожу. Английскому журналисту нечего было искать в белом генерале. Скорее он искренне поддался впечатлению от Скобелева в тот вечер. Да и отзывы Адан не менее, если не более восторженны, не говоря уже о русских современниках. Это свойство Скобелева следует иметь в виду для понимания многого из того, о чем пойдет речь дальше.
Есть еще одна черта Скобелева — человека и политика. Он был широк, горяч и резок в оценках, которые не скрывал и тем умножал число своих врагов. И в то же время он был недоверчив, скрытен и хитер. Считал, например, допустимым воспользоваться услугами низких людей, которых презирал, и, взяв от них все, что нужно, выбросить их вон. «Всякая гадина может когда-нибудь пригодиться, — говорил он в беседе с Немировичем-Данченко. — Гадину держи в решпекте, не давай ей много артачиться, придет момент, пусти ее в дело и воспользуйся ею в полной мере. Потом, коли она не упорядочилась, выбрось ее за борт. И пускай себе захлебывается в собственной мерзости, лишь бы дело сделала!» Для Скобелева было также характерно выяснение мнения интересовавшего его лица, для чего он заводил откровенный, казалось бы, разговор, в действительности отнюдь не раскрывая перед собеседником свои карты. Если требовала обстановка, он умел высказываться, не связывая себя. Он мог заставить даже умного человека поверить тому, что лишь маскировало его истинные замыслы. Эти черты не могли остаться не замеченными современниками. В.В.Верещагин, например, писал брату: «Скобелев говорит как дельфийский оракул, не скоро поймешь, что он хочет сказать».
Однако использование в политической области излюбленных Скобелевым рекогносцировок было лишь тактикой, средством, игравшим в его политическом арсенале не более как служебную роль. Совершая важные политические шаги, он прибегал к открытым, обнаженно резким заявлениям. Вообще, как это ни парадоксально, указанная черта в Скобелеве сочеталась с искренностью и отсутствием светского хладнокровия. Таков был его противоречивый, но своеобразно цельный характер. Для понимания способа его действий нужно также помнить, что его много раз обманывали, бывали и факты подлого предательства (хотя бы убийство матери), и что в течение всей его карьеры его сопровождали непонимание, вражда, скрытая и явная зависть. Один дипломат, например, говорил, что «всюду… втерся авантюрист, ученый- авантюрист, полководец… шарлатан-авантюрист, государственный человек-авантюрист». В этой же беседе он, по словам чиновника дипломатического ведомства Г.А. де Воллана, отрицал даже военный талант Скобелева, вызвав отпор со стороны собеседников. Разбирая «обычный упрек Скобелеву в популярничаньи», Н.Н.Кнорринг тонко подметил: «В сущности, Скобелев (и в этом его большая правда) сам никогда не отрицал рекламы вокруг своего имени, и когда его упрекали в этом, он отвечал уничтожающим: попробуйте и вы!»
Отрицать, что Скобелев прибегал к популярничанию, к рекламе, не приходится. Он с успехом использовал этот прием в самый трудный для него период, во время опалы после Ферганы. Об этом интересно рассказывает Н.Н.Врангель: «…помимо заслуженного, в быстрой его славе играла значительную роль и та шумиха, на которую он был великий мастер. Для рекламы он ничего не жалел, и все нужные меры были им заблаговременно приняты, чтобы в психологическую минуту о нем не забыли. Когда перед турецкой войной он вернулся из Средней Азии, государь принял его более чем немилостиво и все предсказывали, что дело его спето и никакого назначения он не получит. Тем не менее, уезжая на театр войны, он заказал целую груду клише, на которых был снят в разных позах.
— Для твоей будущей биографии, Бонапарт? — спросил я его.
Он усмехнулся.
— Нет, для мыла, духов и шоколада…
— Видишь, — сказал он мне после войны, — моя шоколадная артиллерийская подготовка была не напрасна».
Скобелев ревниво относился к сложившемуся во время войны неофициальному наименованию его дивизии скобелевской. Как мог, он утверждал и поддерживал обычай солдат дивизии, а потом и корпуса, называть себя скобелевцами. Не известный пока в литературе, но характерный в этом отношении факт мы находим в воспоминаниях генерала Анучина. Во время оккупации в Адрианополе, богатом всякого рода соблазнами, солдаты стали покутывать и, появляясь в пьяном виде на улицах, иногда создавали нежелательные эксцессы. Когда Тотлебен указал на это Скобелеву, тот, не могши отрицать самого факта, просил лишь поручить наведение порядка ему.
«Едет раз Скобелев по улице, и на глаза ему попадается пьяный-распьяный солдатик его корпуса. Остановилась кавалькада. Подозвали солдатика к белому генералу.
— Кто ты такой? — спрашивает Скобелев солдатика.
— Сс… к… кко… ббб… белевец, ваше… ство!
— Уберите эту шельму, — отдал приказание генерал и поехал дальше.
Но в другой раз произошла сцена другого сорта. Кавалькада наехала на унтер-офицера, тоже писавшего «мыслете», но не потерявшего еще сознания. Увидя генерала, он остановился во фронт и смотрел оторопело.
— Ты кто такой?
— Воронежского полка унтер-офицер такой-то.
— Что-о, Воронежского полка? Учат вас, что были суворовцы, а ты не хочешь быть скобелевцем! Какой ты унтер-офицер! Спороть с него галуны и посадить под арест!»
Да, самореклама была не чужда Скобелеву, он ее и не отрицал. Но Скобелеву было что рекламировать. Как отмечали биографы, скобелевская легенда создалась из добротного материала. Да и название «скобелевцы» не только лестно звучало для Скобелева, но и создавало в армии полезную боевую традицию. Поэтому «попробуйте и вы!» действительно было уничтожающим для тех, кто, не совершив подвигов, лишь жаждал славы. Напомню определение гения, данное Дж. Свифтом: «Когда настоящий гений появляется в мире, вы можете с легкостью узнать этого человека по многочисленным врагам, которые объединяются против него».
Одностороннее определение, скажет читатель. Шутка, предназначенная, наверное, для какой-то конкретной цели.
Пусть одностороннее, но в нашем контексте важное. Именно подчеркнутая здесь сторона помогает понять причины недоброжелательства по отношению к Скобелеву. Ведь и Суворова в свое время обвиняли в том, что его слава — дутая, что ему всего лишь «везет». Незаинтересованные люди, например А.Витмер, замечали, что нельзя понять поведения Скобелева без учета характера и прежде всего масштаба его личности: «Ответ надо искать помимо зависти — неразлучной спутницы успеха, — ив личных качествах характера Скобелева. Его безграничное честолюбие не позволяло ему, как и всем великим честолюбцам, начиная с Цезаря и кончая Наполеоном, быть особенно строгим при выборе средств». М.И.Драгомиров, хорошо разбиравшийся в людях, также признавал, что Скобелев и ловчит, но такова среда, без этого
