нельзя. «Ведь и Наполеон, и Цезарь были мошенники, да еще какие…»
Критики Скобелева не хотели признать его превосходства и согласиться с тем, что его возвышение есть проявление заложенной в нем огромной внутренней силы и при его страстном патриотизме оно ведет к благу армии и России. В этом неприятии — истинная причина нападок, сопровождавших Скобелева всю его жизнь и не прекратившихся после его смерти. К тому же, как давно установили исследователи, обвинений Скобелева в использовании недозволенных средств много, но документально подтвержденных фактов почти нет. Главный упрек — Шейново, чего-либо существенного и убедительного никто, в сущности, указать больше не мог. Основанием для упреков служили не неправедные средства, а нескрываемое честолюбие, постоянное и ревнивое стремление к славе и… удача, всегда сопутствовавшая Скобелеву. Сам он в письме дяде разъяснял: военная служба «…есть для меня в жизни не средством, а целью, и притом единственною, заставляющею меня дорожить жизнью. В этом-то собственно и заключается исключительность моего честолюбия, не всегда для всех понятного».
Подводя итог, можно без колебаний утверждать, что Скобелев, при всей своей противоречивости, был человеком передовых убеждений. Сам он так формулировал свое кредо: «Мой символ краток: любовь к отечеству, свобода, наука и славянство. На этих четырех китах мы построим такую политическую силу, что нам не будут страшны ни враги, ни друзья». Как писал о Скобелеве его друг В.В.Верещагин, он был сторонником прогресса, движения России вперед, а не назад. Он верил в будущее России. Говоря о трудностях, переживаемых родиной, он как-то добавил: «А все-таки будущее за нами. Мы переживем и эту эпоху… Не рухнет Россия».
Современная Скобелеву печать высказывала о нем, как о политике, весьма противоречивые суждения. Если И.С. Аксаков писал в своей «Руси», что он «своим орлиным взором обнимал прошедшие и будущие судьбы своего отечества», то «Вестник Европы» отказывал Скобелеву во всяких политических дарованиях и вообще не признавал в нем политика. Это суждение явно ошибочно, поскольку отрицать сам факт политической деятельности Скобелева, как бы журнал ни относился к ней по существу, было невозможно. В этом суждении отразилась идейная враждебность либерального «Вестника Европы» к славянофильской партии и к «Руси». Но оно имело и другие причины. Нужно помнить, что Скобелев никогда не выступал в печати с заявлениями о своей политической программе и вообще о своих взглядах на внутренние дела, которые публицистика того времени считала главными и которым уделяла наибольшее внимание. Вполне понятно, что журнал, может быть, даже вообще сомневался в существовании у Скобелева какого-либо политического мировоззрения, если не считать его речей и выступлений в печати по вопросам внешней политики, которые казались естественными в устах воинственного генерала. Но внешнеполитические идеи Скобелева не были поняты редакцией журнала, она не смогла оценить их прозорливости, почему и не находила в Скобелеве качеств государственного человека и политика. Теми же мотивами, которыми руководствовался этот толстый журнал, объясняются и следующие некрологические строки эмигрантского «Общего дела»: «Бесспорно, Скобелев был генерал необыкновенной храбрости, заслуживший редкую популярность у солдат именно своим бесстрашием и удалью, но гражданское значение его для России было нулевое, а немногие его речи, чуть не ввергнувшие нас в бессмысленную войну, обнаружили в нем политическую бестактность и дикость взглядов московской школы».
Свободным от влияния западническо-славянофильских партийных страстей можно считать политический и психологический портрет Скобелева, нарисованный наиболее передовым журналом «Отечественные записки», редактировавшимся М.Е.Салтыковым-Щедриным. В редакционном обозрении «По поводу внутренних вопросов», написанном после смерти Скобелева, по-видимому, самим Салтыковым- Щедриным (для этого предположения есть основания), говорилось: «Если… никто не знал его заветных дум и идеалов (никто, по крайней мере, из его многочисленных поклонников и друзей еще не сказал, в чем именно они состояли…), то все-таки у него были несомненные, в особенности для нашего времени, достоинства, которые и делали его популярным, как среди солдат, так и в обществе: он не гнался за земными благами, не выпрашивал подачек и не захватывал казенных земель, не занимался гешефтами, мог спать и, по-видимому, даже предпочитал спать в траншее, а не на мягком тюфяке; он относился к солдату внимательно, не крал его сухарей и, подставляя его грудь под пули, подставлял рядом и свою. Это несомненные в наши дни достоинства, достоинства, которым большинство даже удивляется». Журнал отмечает далее, что Скобелев «думал о будущем счастии и собирался помогать мужику», что он «говорил о независимости и свободе народов».
Не известные ранее черты общественного и политического лица Скобелева высвечивает помещенный в «Русской Старине» некролог, подписанный инициалами Н.Ш., за которыми скрывается Н.К.Шильдер, генерал, крупный историк, известный своими исследованиями эпохи царствований Павла I и Александра I (1842–1902). Этот материал как-то остался незамеченным всеми писавшими о Скобелеве. Между тем он очень важен именно потому, что принадлежит крупному историку и, во-вторых, указывает на близкое его общение с Михаилом Дмитриевичем, что также никем не было отмечено и оценено. «Генерал Скобелев принадлежит к светлым личностям прошлого царствования, — писал Н.К.Шильдер, — несомненно, что он обладал не только дарованиями великого полководца, но и умом государственного деятеля. Человек всесторонне образованный, начитанный, продолжавший постоянно следить за ходом европейской мысли, во всех ее проявлениях, он своим орлиным взором обнимал прошедшие и грядущие судьбы своего отечества, чтобы вывести наставления для настоящего и обрести утешение в печалях дня. Всякий, кому выпало в своей жизни счастие хоть одной беседы с незабвенным Михаилом Дмитриевичем, сохранит о нем в своей памяти благодарное воспоминание и не забудет гениального собеседника».
Эти строки говорят о многом. Видный историк либерального направления, хорошо знавший Скобелева, относил его к светлым личностям эпохи царствования Александра II. Из указания на ум государственного деятеля, образованность и начитанность, позволявшие Скобелеву «обнимать прошедшие и грядущие судьбы своего отечества», можно заключить, что между историком и генералом велись беседы об историческом прошлом и современной жизни России и на другие темы. Светлыми личностями тогда принято было называть сторонников общественного прогресса. Добавим к этому, что Шильдер, участник турецкой войны, был начальником ряда военно-учебных заведений, в том числе инженерной академии, в 1892–1893 гг. — редактором журнала «Русская Старина», с 1899 г. он — директор Публичной библиотеки в Петербурге, много сделавший для ее развития, и с 1900 г. — член-корреспондент Академии Наук. Если такой человек называл Скобелева «гениальным собеседником» и хранил от встреч с ним «благодарное воспоминание», то можно понять, каков был уровень культуры и знаний Михаила Дмитриевича. Впрочем, чтобы не гадать, это нетрудно показать свидетельствами лиц, близко с ним общавшихся (выше нам приходилось касаться лишь его военных занятий и интересов). «Был ли он в походе, жил ли мирной жизнью в роскошной обстановке, — рассказывал А.Ф.Арцишевский, — надо ли было ему это или нет, — он никогда не покидал учиться, знать, никогда не расставался с книгами и учебниками, никогда не сидел дома без дела. То стол его завален фортификационными чертежами и системами крепостей и укреплений, то вы видите на столе философию Кюно Фишера, то всемирную историю Шлоссера, то физиологию Фохта. Кажется, не было предмета, с которым бы Михаил Дмитриевич не был знаком…»
Глубоко ошибочным было бы мнение, что Скобелев являлся лишь ассимилятором знаний, пассивным читателем и что живой ум, любовь к книге и владение языками обусловили его широкую эрудицию. То есть был просто высококультурным человеком. Совсем не так. Предшествующая глава показала Скобелева самостоятельным военным мыслителем и стратегом. Что он самостоятельно мыслил в сфере общественно- политической, мы узнали из этой главы. Дальше я попытаюсь убедить самых недоверчивых читателей, что во внешней политике самостоятельность мышления и прозорливость Скобелева доходили до настоящих прозрений. В целом же можно с достаточным основанием предположить, что при сочетании высочайшей культуры с жаждой практического гражданского действия Скобелев, может быть, в гораздо большей степени, чем многие известные нам общественные деятели того времени, соединял в себе все многообразие чаяний, идей и интеллектуальных метаний эпохи.
К политической характеристике Скобелева стоит добавить, что будь для этого в России подходящие политические условия, он мог сделать политическую карьеру. Он имел твердые, продуманные принципы, обладал своеобразным зажигательным красноречием, представительной внешностью, звучным голосом, умением говорить с людьми «всяких званий» и привлекать их на свою сторону, не говоря уже об образованности и знаниях. В стране с парламентским строем, например во Франции, Скобелев с такими качествами мог бы стать крупным политическим вождем. Но и в России, как мы скоро увидим, он сумел
