сделайте то же самое». Полк совершил переправу без потерь. Итогом этих учений явился приказ по корпусу от 15 июня. Это был последний приказ Скобелева, ставший как бы его военным завещанием. В конце июня г-жа Адан получила письмо от некоего капитана Л. К письму была приложена приписка генерала: «Не думайте, сударыня, что я этим совершил какой-либо особенно геройский подвиг; я только стараюсь подготовить армию к великой борьбе, день которой скоро наступит. Я исполню свою роль, если буду жив… Мрачные предчувствия меня осаждают».
В последние месяцы жизни Скобелев часто ездил из Минска в Москву, где останавливался в «Славянском базаре» или в гостинице Дюссо, а иногда у Ивана Ильича Маслова. Он был крестником еще деда Михаила Дмитриевича, почти воспитанником Скобелевых, которым был обязан всем. Он очень любил Михаила Дмитриевича, был с ним на ты, называл его Мишей, а тот, в свою очередь, доверял ему безгранично. Маслов вел все дела Скобелева.
В Минске едва не произошло событие, которое могло положить конец холостяцкой жизни Скобелева. В доме генерала Духонина снимала комнату молодая девица Е.А.Головкина, классная дама минской гимназии. При встрече со Скобелевым она ему очень понравилась, о ней уже говорили как о невесте белого генерала. Большую роль в их сближении сыграл, между прочим, ее интерес к военным наукам. Ее познания, столь не обычные для женщины, произвели впечатление на Скобелева. Женитьба на бедной и незнатной, но очень образованной девушке еще больше увеличила бы популярность белого генерала. Но дело расстроилось. Об этом стоит пожалеть, женитьба могла бы уберечь Скобелева от некоторых холостяцких привычек, сыгравших вскоре роковую для него роль.
21 июня у Скобелева состоялся обед с участием человек шести-семи. Присутствовали личный адъютант Скобелева Эрдели, прежний адъютант, уже полковник, Баранок, военный врач Вернадский, барон Розен. «За обедом Скобелев был очень весел и разговорчив, — рассказывал позже участник турецкой войны П.Агапеев со слов своего брата, служившего в 1882 г. в Минске. — Иронически посматривая на барона Розена, он доказывал, что война между нами и Пруссией почти неизбежна, что если волею государя императора он будет призван командовать армией, то с радостью и гордостью примет такое назначение и своей головой отвечает, что прусская армия будет разбита и мы победим».
На следующий день, 22 июня, Скобелев, получив месячный отпуск, в сопровождении всей компании отправился в Москву. 25-го он намерен был выехать в Спасское и провести там время до больших маневров. Сюда он пригласил в гости Н.И.Гродекова. В гостинице он снова встретил Д.Д.Оболенского. На этот раз встреча получилась невеселой. Скобелев был явно не в духе. На вопрос князя о причинах плохого настроения он «отвечал не сразу. — Да что, — задумчиво протянул он… — мои деньги пропали…
— Какие деньги? — спросил я, — украли у вас бумажник?
— Какой бумажник — мой миллион… весь миллион пропал бесследно.
Я ужаснулся.
— Как? Где? — мог я только спросить.
— Да и сам ничего не знаю, не могу ни до чего добраться… Вообразите себе, Иван Ильич реализовал, по моему приказанию, все бумаги, продал все золото, хлеб и… сошел с ума на этих днях. Я и не знаю теперь, где деньги. Сам он невменяем, ничего не понимает. Я несколько раз упорно допрашивал его — где деньги; он в ответ чуть не лает на меня из-под дивана: впал в полное сумасшествие… Я не знаю, что делать…
— Да ведь миллион такая сумма, что ее нельзя незаметно похитить. Дайте знать по всем банкам, наведите справки…
— Да я все это и делаю… но ни в одном банке не оказывается моих денег… Видно, Иван Ильич не клал в банк никаких денег…»
Потеря миллионного состояния была, конечно, не шуточным делом. Но рассказ Д.Д.Оболенского вызывает вопросы, которые ставят пропажу под сомнение. Ниже мы попытаемся на них ответить.
Вечером 24 июня Михаил Дмитриевич пришел к Аксакову и был у него до 23 часов. Уходя, он оставил связку документов с просьбой сохранить их. «Боюсь, что у меня их украдут. С некоторых пор я стал подозрительным», — объяснил он свою просьбу.
На другой день в гостинице Дюссо барон Розен давал ответный обед в честь полученной им награды. Общество было то же, что и в Минске, но теперь Скобелев был настроен мрачно. Почему-то ему снова вспомнились слова священника при отпевании погибших солдат в Ахал-Теке, и он обратился к Баранку: «— А помнишь, Алексей Никитич, «и слава человеческая аки дым преходящий?» И добавил к этому: «Суета сует»».
После обеда компания разъехалась. Скобелев поехал в гостиницу «Англетерр» (ее называли и просто «Англия»), где он заказал отдельный кабинет. Его душевное состояние и мотивы поведения в этот последний вечер жизни прослежены биографами. Под влиянием мрачного настроения ему захотелось найти забвение в грубом чувственном кутеже. Вечером он ужинал с двумя кокотками. Около 12 часов пополуночи лакеи, находившиеся в коридоре, услышали стоны и возню, затем женщины выбежали с криками, что генералу дурно. Послали за врачом, но он застал Скобелева уже мертвым. Московский обер-полицмейстер генерал Огарев перевез тело в гостиницу Дюссо. При вскрытии присутствовали Д.Д.Оболенский, А.П.Баранов, производил вскрытие прозектор Московского университета профессор Нейдинг. Как было констатировано в заключении, причиной смерти послужил паралич сердца и легких. В воспоминаниях Оболенского говорится, что сердце оказалось сильно изношенным.
Какой странный конец такой героической жизни! Попробуем разобраться в обстоятельствах и причинах.
Характеристика здоровья и физического состояния Скобелева, содержащаяся в записках доктора О.Ф.Гейфельдера, как будто бы подтверждает закономерность подобного исхода. При первом знакомстве Скобелев не показался ему физически крепким человеком. Мысль эта долго занимала доктора, и при первой возможности он подробно исследовал генерала. Вот его антропологически точное описание: «Он был высокого роста, стройного телосложения; скелет скорее мелкий, чем крупный, широта плеч не особенно развита (что при погонах или эполетах не так бросалось в глаза)… Пульс у Скобелева был слабоват и мелкий и соответственно тому деятельность сердца слаба, и звуки сердца, хоть и частые, глухие. Этот результат дал мне основание заключить… о слабой мускулатуре сердца». Еще раньше, после контузии, полученной под Плевной, о необходимости беречь здоровье Скобелева предупреждал доктор Алышевский. Не слишком крепкое здоровье, которое к тому же Скобелев не берег (он никогда не лечился и не отдыхал), а также постоянная внутренняя борьба, связанная для него с необходимостью поддерживать свою репутацию белого генерала, который не боится врага и от которого отскакивают пули, конечно, вела к ускоренному износу организма. Прибавим к этому, что он вел жизнь, о которой Е.В.Тарле верно писал: «Жег свечу с двух сторон». При сопоставлении с этими фактами и заключениями врачей может показаться заслуживающей доверия версия, что причиной смерти Скобелева послужила сама обстановка римской оргии, чрезмерное сексуальное возбуждение в сочетании с алкоголем. Но многое говорит и против этой версии.
Мы неоднократно имели случай наблюдать огромную физическую выносливость Скобелева, сутками не покидавшего седла и полностью восстанавливавшего силы за несколько часов сна. Это не может не противоречить заключению доктора Гейфельдера. Он и сам указывал на эти качества генерала: «Впрочем, у него была такая эластическая натура, что от всех впечатлений он весьма быстро поправлялся». Постоянно наблюдая Скобелева, он констатировал только нарушения работы желудочной системы, вызванные неправильным питанием. Так что от факта, что Скобелев не обладал железным здоровьем, до его смерти в сравнительно молодом возрасте в результате остановки сердца еще далеко. Поэтому, не исключая первую версию, следует допустить и вторую: Скобелев умер не своей смертью. И современники, в своем подавляющем большинстве, не верили в естественность его смерти.
А мнение автора? — с полным основанием спросит читатель. И главное, что говорят документы?
Автору дело тоже представляется в таком свете. Произошло убийство. Политическое убийство. Доказательства? Есть, во-первых, пусть и не бесспорное, физическое, медицинское подтверждение: сразу после смерти лицо Скобелева приобрело необычно желтый цвет и покрылось синими пятнами, какие бывают при отравлении некоторыми смертельными ядами. В пользу этого вывода говорит и убеждение самого Скобелева, которое он не раз высказывал близким людям: «Я знаю, что мне не позволят жить…» И еще: «В одном я убежден, что умру не сам. Не вследствие естественных причин… Есть не одни предчувствия на это».
Определенность, с которой высказывался Скобелев, не оставляет сомнений в том, что он ждал
