возвратился в Нью-Йорк. Все это было окутано какой-то тайной. Буквально только что его здесь не было – он благополучно вкалывал в каком-то институте в Израиле, там у его папочки имелись связи (где их только у него не было?), – и вдруг он пулей вылетел с Ближнего Востока первым авиарейсом. Кимберли слышала, как Сэм кричал по телефону на свою секретаршу. Он велел ей дозвониться к послу и заказать Эзре билет на ближайший рейс из Тель-Авива, куда бы ни летел этот чертов самолет. Вообще, Сэм часто орал, но на секретаршу – очень редко.
А у Кимберли были такие грандиозные планы насчет этих двух комнат, в которых раньше жил Эзра. Из них получилась бы превосходная детская.
«Ну да ладно, – успокоила себя Кимберли. – Все течет, как говорится, все меняется. Может быть, я еще сумею все устроить по-своему».
Коснувшись лица последними штрихами, Кимберли выбрала наряд из своего шикарного гардероба: кремовую блузку и бежево-серую узкую юбку (и то и другое – от Жана Поля Готье), туфли на умеренно высоком каблуке (она и так была выше Сэма ростом, поэтому старалась, чтобы это не слишком бросалось в глаза) и вышла из комнаты.
Эзры не было ни в гостиной, ни в столовой, ни в салоне, ни в библиотеке. В столовой Гертруда, пожилая домоправительница, ставила на стол серебряный канделябр.
– Ты видела Эзру? – осведомилась Кимберли.
– Он завтракает. Похудел.
Кимберли этого не успела заметить, и по большому счету ей это было совершенно безразлично.
– Спасибо, – сказала Кимберли и направилась к выходу из столовой, но задержалась и сказала: – Может быть, это серебро стоит сначала протереть, а уж потом ставить на стол.
Гертруда замерла… ровно на секунду. Кимберли показалось, что она хочет что-то сказать, но домоправительница молча взяла подсвечник и вышла с ним из комнаты.
«Ну вот, – подумала Кимберли, – уже двое, кого бы мне хотелось вышвырнуть отсюда».
Эзру она нашла в уголке для завтрака. Он торопливо поглощал рогалики, сливочный сыр, сок и кофе. День выдался солнечный. Из окон открывался прекрасный вид на текущую далеко внизу Ист-Ривер, на лежащий еще дальше Квинс. Кимберли и не подозревала, что отсюда можно было увидеть старый дом, в котором она снимала квартирку, когда только приехала в Нью-Йорк с короной «Мисс Милуоки» в шерстяной сумке.
– Доброе утро, Эзра! – приветливо сказала Кимберли. – Хорошо спалось?
– Да, очень хорошо.
Хотя по его виду этого нельзя было сказать. Он не побрился, под глазами набухли мешки, и вообще для парня, который столько лет провел на Ближнем Востоке – там ведь должно быть жарко и солнечно? – кожа у него была нездорово-бледной. «В тени под скалой он там жил, что ли?» – подумала Кимберли.
– Ты не возражаешь, если я к тебе присоединюсь?
– Вовсе нет, – ответил Эзра, хотя по лицу было видно, что ему это совсем не в радость.
Для Кимберли это тоже было испытанием, но если она хотела подружиться с этим… отпрыском и выяснить, что же на самом деле происходит, – это был как раз подходящий случай.
– Ты видел отца утром, до того, как он уехал?
– Несколько минут. Он сказал, что мы поговорим вечером.
Кимберли уселась за маленький стеклянный столик, а когда вошла Гертруда, спросила у нее, где кухарка.
– Ужин вчера закончился так поздно, что я разрешила ей прийти к полудню.
– О, если так, то мне придется попросить тебя приготовить мой обычный завтрак – маленькую пиалу гранолы со свежими фруктами, йогурт без добавок и черный кофе.
– Не хочешь еще чего-нибудь, Эзра? – никак не отреагировав на просьбу Кимберли, спросила Гертруда. – Может быть, сварить тебе яиц так, как ты любил, с крошеной мацой?
Кимберли была не глупа. Она прекрасно поняла, что Гертруда медлит нарочно, демонстрирует неповиновение, но также она поняла, что сейчас лучше помолчать.
– Спасибо, Гертруда, больше ничего не нужно, – ответил Эзра.
Домоправительница наконец отвернулась и, шурша подолом длинной черной юбки, задевавшим ее толстые лодыжки, ушла на кухню. Кимберли услышала шум, доносившийся оттуда, и даже это ее раздражало.
– Я так рада, что тебе удалось поздороваться с мэром вчера вечером. Когда ему удается просто расслабиться с друзьями, он такой милый и забавный. Но у нас еще будут званые ужины и ты успеешь с ним поближе познакомиться.
Эзра рассеянно кивнул и сделал глоток кофе.
– Вчера было столько гостей, – продолжала Кимберли, – что мы с тобой почти совсем не успели поговорить. Что заставило тебя вернуться в Нью-Йорк?
Эзра перевел взгляд на окно и несколько секунд молчал.
– Моя работа в Израиле закончена.
Поскольку Кимберли имела смутное представление о том, что это была за работа – ей это было неинтересно, – она не стала больше говорить об этом.
– Ты собираешься остаться здесь, в смысле в Нью-Йорке?
– Я еще не решил.
– Ты знаешь, что можешь жить у нас столько, сколько пожелаешь, – сказала Кимберли. – Отец очень рад твоему возвращению, я знаю.
Вошла Гертруда, принесла завтрак для Кимберли на лакированном подносе. Она поставила поднос на столик и была готова уйти, но Кимберли ее остановила.
– Нет-нет, – сказала она, – боюсь, в этом доме мы не едим с подносов. – Не могла ли бы ты все поставить на стол?
Гертруда вернулась и поставила на стол все, что было на подносе: пиалу с гранолой, йогурт и чашку кофе. Глядя исключительно на Эзру, она проговорила:
– Я скоро пойду по магазинам. Хочешь, куплю тебе пирожных «Маленький школьник»? Ты их так любил.
– Конечно, – улыбнулся Эзра. – Сто лет их не ел.
«Долго еще, – злобно думала Кимберли, – мне придется мириться с этими противными маленькими издевками?» Сэмом она управляла довольно успешно, но его слуги – совсем другое дело. Все эти люди, служившие семейству много лет: Гертруда, кухарка Трина, шофер дядюшка Мори. Кимберли казалось, что она живет в какой-то деревне из старого фильма о Франкенштейне. Когда она навещала своих друзей, точнее своих новых друзей, она видела, что их слуги носят подобающую униформу и знают, как нужно прислуживать и как себя вести. А с прислугой Сэма ей все время было не по себе. Порой Кимберли признавалась себе в том, что она их всех немного побаивается. Когда они говорили между собой на идише (или как он там еще назывался, этот их язык), она прекрасно понимала, находясь рядом с ними, что говорят о ней.
Кимберли решила, что пора брать быка за рога.
– Эзра, – сказала она, аккуратно уложив салфетку на колени, туго обтянутые юбкой, – ты никогда не задумывался о том, чтобы поработать у своего отца? – В действительности для нее это было бы настоящим кошмаром. – Хочешь, я поговорю с ним об этом?
Она догадывалась, что для Эзры это было еще большим кошмаром.
Эзра посмотрел на Кимберли. Она понимала, что он видит ее насквозь. Но это ее нисколько не волновало – они с самого начала почти ничего не скрывали друг от друга. Играли, так сказать, «в открытую». Еще тогда, когда прежняя миссис Метцгер угасала в онкологической клинике Слоуна-Кеттеринга, Кимберли встречалась с Сэмом и сын узнал об этом. Кимберли многое могла бы ему объяснить: как она пыталась уговорить Сэма подождать, как ей все время казалось, что это неправильно, и как все это случилось. Может быть, она все же время от времени немного подталкивала развитие событий – как в тот раз, когда солгала, что ее босс в рекламном агентстве потребовал, чтобы Сэм самолично одобрил ряд снимков, – и это позволило ей оказаться в его квартире в тот вечер, когда она была просто убийственно одета. Но какой сейчас в этом был смысл? Это все было древней историей. И, на взгляд Кимберли, ни
