была Тарзан со своими детьми. Она тут же заметила меня. Тарзан помахала рукой, я подошел и сел к ним за столик.
Старший ребенок — судя по заколкам на волосах, девочка — уставилась на меня без всякого стеснения.
— Мама, это же тот дядя, на которого ты тогда спрыгнула!
— Меня зовут Янне, — ответил я. — Мне двадцать девять лет, я больше не сержусь.
Девочка кивнула, и заколки качнулись в такт.
Младший ребенок молчал и в мою сторону даже не обернулся. Он во все глаза смотрел на порцию картошки фри, жирный чизбургер и стакан кока-колы, который по величине не уступал ему самому. Он глядел на все это, молитвенно сложив руки, словно ему только что было явлено откровение свыше, — глаза у него стали, точно чайные блюдца. Сразу видно, этому парню чизбургеры перепадают не каждый день. А вдруг у них вся семейка вегетарианцы, все может быть.
Тарзан перевела взгляд с детей на меня.
— Вот, решили отпраздновать! — сообщила она. — Отпраздновать то, что мы живы, особенно Билли Кид. Мне пришлось продать фамильные драгоценности, чтобы оплатить этот ужин.
На столе перед ней никакого бургера не было, только чашка кофе. Тарзан криво улыбнулась своей шутке. А может, это вовсе не шутка?
— Примете меня в компанию? — спросил я, поддавшись внезапному порыву. — Пойду куплю себе бургер. Вам что-нибудь взять? Я угощаю!
— Купи мне такое мороженое с карамелью! — крикнула девочка, и я кивнул.
На лице Тарзан отобразилась внутренняя борьба. Помолчав, она сказала:
— Может быть, я тоже что-нибудь съем, раз уж на то пошло. Например, куриный бургер, — прибавила она смущенно, будто чувствовала себя виноватой.
За едой мы поболтали немного о том о сем. Мальчишка уписывал за обе щеки гору картошки фри. Бургер был вкусный, хотя к нему и не прилагались обжаренные в масле артишоки с шафрановыми медальонами и трюфелями. Тарзан разрешила завезти пакет с вещами подруги к ней домой и дала мне свой адрес.
Ночью я не мог уснуть, мне казалось, что все мои внутренности обволокло прогорклым жиром, и я решил, что завтра же сделаю лишний круг на велотренажере. Я думал, почему она выбрала именно «Бургер Кинг» для своего праздника — сам-то я пошел туда, потому что мне обрыдли эти шикарные рестораны. Все это очень странно, гораздо проще представить ее с тарелкой чечевичной похлебки в какой-нибудь вегетарианской столовой.
Потом я подумал, что весь наш праздничный ужин на четверых в «Бургер Кинге» наверняка стоил не больше стакана вина, которое подают в «Каса Алигьери» в качестве аперитива.
«Женщина в расцвете сил принимает на дому»
И вот опять наступил кризис. Первой зарплаты хватило лишь на то, чтобы залатать летние дыры и щели, и, если мне не удастся в течение недели сделать из воздуха четыреста тридцать две кроны, мне отключат телефон. Тогда порвется последняя ниточка, связывающая меня с Мике. Мы не видели его два года, но ведь он где-то живет, иногда звонит нам, в самое неподходящее время и с непредсказуемыми промежутками. Одно время он скрывался на даче у друзей — непонятно только от кого. В другой раз его положили в психиатрическую больницу — я почти уверена в этом, потому что в трубке раздавалось эхо, как из больничного коридора, а сам Мике говорил о каком-то докторе. После этих звонков я по нескольку дней не могла прийти в себя. Обычно Мике с нездоровым воодушевлением без умолку болтал о каких-то посторонних вещах, а когда я пыталась рассказать ему о детях, он выказывал вежливую рассеянность, словно забыл, что они у него есть.
Я хотела завести автоопределитель номера, чтобы вычислять, где он находится, но звонил он не чаще, чем раз в полгода. С его семьей я отношений не поддерживала. Однажды, когда Белла только появилась на свет, мы съездили к его родителям, но они недвусмысленно дали понять, что в таком родстве не заинтересованы. Тем более что только отец приходился Мике родным. Склонившись над коляской, в которой спала Белла, мачеха пробормотала:
— Мике, а ты уверен, что это твоя дочь?
— Конечно, уверен! Я заплатил за нее по всем счетам и теперь являюсь ее единоличным владельцем! — ответил Мике, глядя на мачеху в упор. Та лишь пожала плечами. Больше мы к ним не ездили. А уж денег занять у них и подавно было нельзя.
У своей матери я тоже занять не могла. Как только я переступала порог ее дома, она тут же начинала сыпать жалобами, как все нынче подорожало и какая у нее маленькая пенсия. Временами мне казалось, что мать просто хочет предупредить мои просьбы дать в долг, хотя вообще-то она говорила правду. С деньгами у нее туговато. Я занимаю у нее только в самых критических ситуациях, и каждую крону она сопровождает проповедью о том, что предупреждала меня насчет Мике: он просто болван. Кроме того, сразу я отдать не могу, и в течение всего этого времени мне приходится выслушивать ее нытье. Нет, только не мама.
У Йенни я не могу взять в долг по той простой причине, что в последнее время она сама у меня пытается занять: у них сломался телевизор и Йенни купила новый в рассрочку, на выплату которой ей не хватает денег. Помимо этого под надзором судебного исполнителя Йенни гасит долги, которые числятся на ее кредитной карточке еще со времен бурной молодости. В минуты уныния, когда нестерпимо хочется полакомиться тортом со взбитыми сливками, а денег едва хватает на корочку хлеба, мы с Йенни задумываемся об открытии домашнего борделя. Мы могли бы обслуживать клиентов по очереди, чтобы было кому следить за детьми в другой комнате. Правда, есть риск столкнуться со своими завсегдатаями в бассейне или на родительском собрании в детском саду. Но самая большая проблема — это оплата труда! Большинство мужчин считает, что матери-одиночки должны предоставлять такие услуги бесплатно, да еще и благодарить за оказанную им милость — это мы поняли после нескольких походов в бары и на дискотеки. Ведь не выставишь же им счет.
Напялить колготки в сеточку и отправиться на улицу красных фонарей теперь нельзя по причине убийственной конкуренции со стороны бедняжек, понаехавших из стран Восточной Европы. Ладно, я пошутила — ведь придется еще и хорошенько заправиться кокаином и водкой, поскольку этот бизнес чреват травматизмом на рабочих местах. Одним термосом с самопальной «Маргаритой» здесь не обойдешься.
Делайте со мной, что хотите, но на полный рабочий день я никогда не соглашусь, даже если мне предложат такую возможность. Было время, когда мне приходилось так работать — нам грозила опись имущества за долги, оставленные Мике. В половине седьмого утра я с великим трудом вытаскивала из постели детей, натягивала на них одежду, хотя они толком еще не проснулись, и под жалобные стоны выволакивала из дома на холод; потом мне предстояло с двухместной коляской идти три километра пешком до детского сада — на тот момент места были только там; спихнув детей в сад, я садилась на велосипед, оставленный на ближайшей стоянке, — если только за ночь его не украли. Дальше мне надо было успеть в две, а иногда и в три разные школы, где я весной замешала учителя рисования и расписание уроков всегда составлялось так, что вторая половина дня была занята. В пять я отправлялась домой, чтобы пройти тот же маршрут в обратном порядке. Я шла в магазин с двумя изможденными плаксами, которые клянчили сахарозу и быстрорастворимые углеводы, благодаря детскому телеканалу мне удавалось спокойно приготовить ужин, потом я читала детям сказку, купала их и укладывала спать. А сама принималась стирать, убираться и пришивать проклятые нескончаемые метки с именами на носки, варежки и трусы — так требовали в детском саду. К тому же мне надо было готовиться к урокам для сотни строптивых угреватых подростков. Нет, так жить нельзя!
Сейчас стало гораздо лучше, хотя нам едва хватает на еду. В этом семестре у меня две трети ставки в одной школе, и, разумеется, какой-то кретин из администрации составил расписание так, что мне нужно было каждый день находиться в школе с восьми до пяти, и тогда в первый и последний раз я воспользовалась тем, что я женщина: разрыдалась перед ним в три ручья, сетуя на то, что отказалась от полной ставки, чтобы больше времени проводить со своими детьми. Не могу же я бегать к ним в
