пробормотала Йенни и, высморкавшись в салфетку, затоптала сигарету.
Дверь в ресторан распахнулась, и на улице показалась знакомая фигура. Это был Йонте, в нашей школе он совмещал обязанности учителя труда и местного домового. Я видела, как он мелькал в ресторане. Йонте не танцевал, поскольку попал в мотоциклетную аварию и после операции одна нога у него не сгибалась, но все-таки он любил бывать на людях, сидел в баре, вытянув одну ногу вперед. Йонте был в мрачном расположении духа, едва поздоровался, блеснув лысиной в свете неоновой вывески, и с трудом зашагал в сторону автомобильной стоянки. Да, не мы одни сегодня покутили на славу!
— Зорро наверняка уже ушел, — сказала я.
— Ноги моей в этом ресторане больше не будет, — сказала дрожащая Йенни, стуча зубами. — Даже за пальто не вернусь! Я вас здесь подожду.
И тут у меня возникла идея. Йонте жил где-то в моем районе.
— Йонте! — окликнула я. — Ты не мог бы захватить с собой одного пассажира и отвезти его ко мне домой?
Йенни я даже спрашивать не стала, она была не в состоянии принимать решения. Да и к тому же от парня с негнущейся ногой всегда можно убежать, если он выйдет за рамки приличия!
Йонте кивнул, не задавая никаких вопросов, такой уж он человек. Он вынул плед из своего маленького неказистого автомобиля, накинул его Йенни на голые плечи и освободил от хлама место на переднем сиденье. Я дала ей ключ от квартиры, и они рванули вперед.
Янне сидел за столиком в одиночестве. Внезапно мы почувствовали себя подростками, вырвавшимися на свободу без родительского согласия, заказали роскошный десерт из белого шоколада с клубникой и бросились танцевать танго. Насколько я понимаю, танго мы танцевать не умели, но на такой пустяк нам было наплевать.
Зорро мы больше не видели.
«How sweet and strange»[15]
Вечно Мариана и Йенни строят из себя циничных, искушенных особ. Они много говорят о мужской сущности, презрительно смеются и закатывают глаза, когда в поле зрения появляется какой-нибудь дискотечный Казанова, загорелый и чуть больше положенного благоухающий кокосовым ароматом, с волосами чуть длиннее обычного и с расстегнутым воротом. Когда басист из оркестра искрил своими улыбками и подмигиваниями на весь танцпол, Мариана и Йенни смеялись над женщинами, которые призывно глядели на него и пытались пробиться поближе к сцене.
Зато такой, как Зорро, для них в самый раз, в один присест проглотили наживку, крючок и леску. Они как будто не замечали, что вся его болтовня, на первый взгляд скромная, — сплошное хвастовство. Они не видели, как он оттеснил меня от Марианы, заслонив ее плечом. Он то и дело отпускал замечания, из которых явствовало, что я сопливый щенок, называл меня парнишкой и разговаривал со мной свысока. «Э нет, парнишка, за эти коктейли плачу я», «Ну что, Мариана, пойдем, потанцуем? В отличие от Янне я не в силах устоять перед твоими зелеными глазками!.. Йенни, love of my life,[16] ты ведь позволишь? А Янне пусть пока расскажет тебе о компьютерах, только смотри у меня, мы скоро вернемся…»
Ему нужны были обе, он постоянно держал их на крючке, пожирал взглядом, был так обходителен, что у меня желчь подступала к горлу. Я все время боролся с порывом врезать ему как следует прямо в пасть, растянувшуюся в победоносной улыбке, да так чтобы зубы посыпались! Я бы собрал их и сделал ставку в рулетку!
А потом приперся этот белобрысый качок и уделал его так, что мокрого места не осталось. Чао, бамбино, тебе остается умчаться галопом в ночь верхом на Торнадо, ведь это единственный, кто тебя пока еще терпит!
И вдруг вечер стал нашим. Мы с Марианой проделывали подозрительные телодвижения, отдаленно напоминавшие танго. Мы были так близко друг к другу, нас разделяли только одежда и представления о приличии. Она уткнулась носом в мою подмышку, а я тихонько обнял ее, она просунула ногу мне между колен, и мы превратились в пазл, где все кусочки совпадали друг с другом. Оркестр исполнял «А Nightingale Song in Berkeley Square»,[17] низким хриплым соло на саксофоне: «How strange it was, how sweet and strange, there was never a dream to compare…» [18] И я подумал о нашей первой необычной встрече: это была в буквальном смысле женщина свыше!
Наше блаженство длилось около часа. Потом я все испортил. Я вспомнил о своем решении. И рассказал ей о том, что чувствую.
Мариана застыла в моих объятиях.
— Знаешь, Янне… — грустно сказала она. — Когда Мике вернется…
Она не сказала «если». Она сказала «когда».
— Когда Мике вернется… я же не… я не давала тебе повода…
Она жевала кончик криво постриженной прядки волос. Наверно, сама себя стрижет, маникюрными ножницами, не всегда имея зеркало под рукой.
— Ясное дело, — весело отозвался я. — Когда Мике вернется, вы выстроитесь в ряд в коридоре и броситесь ему на шею, а потом начнете присматривать подходящий домик, в котором будете жить счастливо до конца своих дней. А иногда к вам будет наведываться приятель Янне со своими вечными корзинами, и все будут дружески посмеиваться над этим придурком. Вы будете угощать его кофе на новой кухоньке, обставленной мебелью из предложения года в ИКЕА.
Мариана посмотрела на меня с грустью. Танец закончился, и мы сели за столик. Вокруг стоял шум, посетители постепенно пьянели. Мариана теребила замок на сумочке.
— Я не стану отвечать тебе такими же колкостями, — сказала она, не глядя на меня. — Ты сам не понимаешь, как зло прозвучали твои слова. Ведь мы с Мике никогда не переедем ни в какой домик. Все зависит от того, насколько продвинулась вперед медицина. У Мике не все в порядке с головой, понимаешь? Это все, что я могу тебе сказать. Не буду вдаваться в подробности. Но если он начнет зарабатывать деньги, то найдет какой-нибудь сумасшедший способ потратить их. У меня есть только один шанс увидеть уютный домик изнутри: наняться туда уборщицей, — сказала она, криво усмехнувшись. — Кстати, Янне, тебе уборщица не нужна на пару часов в неделю?
Не знаю, за что она делает мне так больно. Я ведь никогда не обходился с ней как с нищей прислугой. С Зорро она, по крайней мере, кокетничала, а я для нее всего лишь избалованный щенок. И с этим ничего не поделаешь.
— Я отвезу тебя домой, — сказал я.
И мы поехали.
Затем я вернулся в ресторан. После четырех бокалов виски я снял какую-то девушку, которая работала в сервисе по уборке квартир. Но это не помогло.
«Мама, проснись!»
Почему ты такая грустная, мама? Мы опять что-нибудь натворили? Я же не виновата, что Габби написала в кровать! Я даже не видела, а она ничего не сказала, а когда я почувствовала, что мокро, то решила, что это кока-кола! Мама, проснись! Билли голодный! Билли, ты ведь голодный? Я тоже есть хочу, мама! Проснииись!!! Эта Сигрид весь вечер болтала по телефону, я думала, она говорит с папой, а Майя — та, у которой вся голова в маленьких косичках, — она очень добрая. Она мне тоже косички сделала, видишь? Ты видишь, мама? Проснись же скорей! А жемчужин у нас не было. Она сказала, что их можно купить. Я попросила папу купить жемчужин. Что-что? Я же сказала, что звонил папа! Ну почему ты такая
