одними и теми же учениками, отзывался о них, как о своих юных родственниках, — мне же надо зубрить имена учеников то одной разношерстной группы, то другой сборной солянки с разных потоков, в общей сложности получается почти несколько сот студентов. Кому еще приходится по работе ежедневно иметь дело с сотнями незнакомых людей?! Актерам? Да, но им хотя бы не надо заучивать имена своих зрителей, чтобы потом оценить их творческий потенциал по пятибалльной шкале! А не выучишь имена, будут проблемы. Дети народ изобретательный, они всегда пользуются ситуацией — если я не запомню имен, я даже не смогу узнать, присутствовали они на занятии или нет. Бестолку орать: «Эй ты, в черной кепке, а ну-ка прекрати брейк-данс в классе!» Не говоря уже о том, какое стоит хихиканье, если перепутаешь Оскара и Олле. Я их понимаю, сама помню, как неприятно, когда учитель смотрит тебе в глаза и вместо Марианы называет Марией.
Не успеешь выучить имена, как пора прощаться — иногда администрация так намудрит с расписанием, что занятия заканчиваются посреди учебного года, — и вот уже перед тобой новый поток учеников. Но прежде чем окончательно расстаться, надо поставить оценки и при этом никого не перепутать, вот тут-то и начинаются нравственные терзания. У меня рука не поднимается поставить низкую оценку Веронике, которая рисует как курица лапой, и фантазии у нее не больше, чем у трамвая. Ведь она целый семестр потела над эскизами, рисовала буквы, чертила и фотографировала, делала отпечатки и лепила из глины, старательно высунув язык, все праздники работала над заданием, которое поняла совершенно неправильно, и всякий раз, показывая нам свои унылые творения, она смотрела с таким ожиданием. В том же классе время от времени появлялась Юханна, изредка поглядывавшая в мою сторону из-под черной крашеной челки. Свое тотальное отвращение к происходящему она выражала тихим пофыркиванием, иногда она дремала, веки ее слегка подергивались, словно она видела прекрасные сны. А потом внезапно вскидывала руку в поисках карандаша и делала такой шикарный эскиз афиши, что какая-нибудь рекламная фирма сразу взяла бы ее работу. Или вдруг несколькими движениями лепила из глины карикатуру на Веронику, да такую похожую, что весь класс просто взрывался от смеха. Попробуешь ее похвалить — фыркнет и потопает прочь. И что, ставить ей после этого высокую оценку только за то, что она талантлива от природы? Но с другой стороны, не ставить же хорошие оценки только прилежным и усердным ученикам? А как же таланты? Можно ли наказывать Юханну за то, что в школе ей делать нечего, по крайней мере на уроках рисования?
Была б моя воля, я бы ставила оценки по пятибалльной шкале, снабдив их комментариями длиной с небольшую повесть, чтобы все было по совести, — только при условии, что у меня в классе будут учиться десять человек, а не триста… Но разумеется, всем понятно, что я на глазах всею честного народа лишь немного завышаю оценку Веронике и немного занижаю Юханне, после чего первая в отчаянии рвет в клочья свой последний корявый эскиз, в то время как весь класс дружно негодует оттого, что второй не поставили самую высокую оценку. Эх, быть бы мне учителем математики, там все ошибки очевидны и почти всегда можно научиться найти верный ответ.
Ладно, не будем о грустном, конец семестра еще не скоро.
А пока что я врываюсь в учительскую, пытаясь сделать вид, что спешу на важную встречу. Ну невмоготу мне ворковать, сидя вместе со всеми на диванчике в первую неделю после каникул, когда кругом стоят разговоры о подводном погружении на Мальдивах и гастрономических турах в Тоскану. «А
В один прекрасный день я с гордо поднятой головой отвечу, что теплыми вечерами мы жарили сосиски на гриле, а однажды я оказалась в песчаных дюнах рядом с тобой.
«Как дорого быть бедняком»
— Ну не могу я обратиться к такому парню с вопросом, не завалялось ли в его «ламборджини» пары описанных штанов! — сокрушалась Йенни через несколько дней после нашего приключения на побережье. — Хотя в том пакете лежали еще новые полотенца, они бы нам так пригодились…
— Нет проблем, — говорю я. — Давай телефон, он ведь наверняка оставил тебе визитку? А что будем делать с деньгами, которые он одолжил на врача? У тебя как с финансами?
— Я смогу заплатить через три недели, во вторник, — сказала Йенни. — Сейчас делают перерасчет. А потом мне выдадут аванс в счет пособия. Тот парень сунул мне двести пятьдесят крон.
Она выудила из сумки визитную карточку с такими изящными вензелями, что прочесть имя можно было с трудом: тонкие черные и красные линии, имя и адрес напечатаны каким-то модным, совершенно нечитаемым шрифтом в немецком готическом стиле. Ко всему прочему карточку украшали отпечаток накрашенных губ, поскольку ее держали в зубах, и следы абрикосового пюре для детского питания — это уже Йенни постаралась.
Я поглядела на карточку: «Ян Видинг» — и все, только номер мобильного в самом низу. Сто пудов, у него модный телефон с цветным экраном. На таких играют в рулетку, снимают на видео родственников и заполняют декларацию о налогах. Не прерывая беседы.
Я набрала номер и услышала автоответчик: «Это Ян. Я перезвоню вам позже». Затем сработал звуковой сигнал.
«Это Тарзан, помнишь меня? — спросила я. — Моя подруга хотела вернуть тебе деньги и забрать пакет, который забыла у тебя в машине. Если захочешь со мной связаться по поводу ее вещей, звони по номеру пятнадцать ноль восемь тридцать четыре».
Черт, по-моему, это прозвучало как зашифрованное послание наркодельца. Странная кличка, какие-то пакеты и все остальное… Ну и ладно; если он не позвонит, Йенни не придется отдавать ему двести пятьдесят крон, на которые она сможет купить новое полотенце. А он наверняка не позвонит. Люди нашего круга на таких машинах не ездят. Представляю себе его кислую физиономию в тот момент, когда Йенни погрузила туда свои описанные тридцать три несчастья.
Я пошла в детский сад за Беллой и Билли Кидом. Воспитательница встретила меня в дверях. Она смущенно отвела взгляд. Так, все ясно. Черт, опять у Билли проблемы со штанами! Она ведь мне уже не раз говорила.
В детском саду просят приносить про запас несколько чистых трусов — всякое бывает… А с трусами у нас всегда проблемы, в секонд-хенде они не продаются. В магазинах их тоже бесплатно не раздобудешь. Поэтому наш шкафчик чаще всего пустой.
— Да-да, конечно, — извинилась я. — По дороге домой зайду в «Оленс» и куплю целую упаковку. Опять я забыла!
— Носков тоже нет, — пробормотала воспитательница.
Пока я одевала детей, чуть не расплакалась. Дело не в том, что их одежда на несколько лет отстала от моды, это мы переживем. А вот когда не хватает трусов — это уже хуже. У Беллы нет чистых трусиков в мелкий цветочек, а у Билли — щегольских боксерских трусов. Им приходится довольствоваться серыми застиранными штанишками в катышках, которые куплены по три пары в упаковке. Сейчас же зайду в магазин и возьму еще несколько пар. Иногда мне на глаза попадается реклама каких-то фантастических распродаж со складов на окраине города, стоит только там появиться покупателю, его просто забрасывают вещами. Нам это не светит, потому что у нас нет машины. Зато есть двое детей. Поэтому нам остается отовариваться в ближайших дорогих магазинах вместе с богатыми пенсионерами.
В «Оленсе» Белла нашла детское бикини с кроликами. Бикини! Да еще и с кроликами! Мечта педофила? К тому же такое дорогое, как будто сшито из золотой парчи — по крайней мере, если исходить из цены за квадратный метр. Я видела, как ей хочется эти трусики. Все ее маленькое тельце напряглось, только бы не повернуться в мою сторону, только бы не смотреть умоляющим взглядом. Ах, Белла, Беллиссима, Белладонна!
Я купила бикини. И кто я после этого — хорошая мать или никчемное существо? Билли были куплены трусы в упаковке по три штуки и одни красивые, подороже, которые он надел прямо в магазине: мы не успели помешать, он переоделся под прилавком и был так горд, что сделал все сам. Правда, он надел их на джинсы. Еще мы купили носки, после чего в кошельке у меня осталось тринадцать крон.
Вечером мы решили поесть бутербродов, но масло кончилось. Я собралась сгонять на велосипеде в
