чтобы я сидела дома и тоже плела коврики. Чтобы я готовила ему роскошный завтрак, запускала котельную два раза в день, ходила в коровник и держала кофейник на плите круглые сутки.
Только вот беда — он безнадежно отстал от жизни. Может, я бы и заработала какую-нибудь ерунду, работая на дому, но я не знаю ни одного человека, который в наше время смог бы
Возможно, я смогла бы кое-что заработать сочинительством. Рецензии, исследования, переводы и все такое прочее. Но дело было не только в том, что постоянная работа лучше оплачивается, — я даже не хотела пытаться работать на дому, когда двое маленьких детей то и дело дергают за передник, а в доме хлопот полон рот. Мне хотелось вернуться на свое рабочее место, включиться в работу, которая мне по- настоящему нравится, в спокойной обстановке без детей, с обеденными перерывами в компании людей, разделяющих мои интересы.
И он это чувствовал. Потому-то он и ошивался возле моей работы в своем «субару», наблюдая за мной через стекло. Это вызывало во мне невыносимую нежность и страшное раздражение, мне хотелось его убить и обнять одновременно.
Он все чаще предъявлял мне претензии, что я чего-то не сделала. Что, опять сосиски?! Ты что, не видишь, какие у Арвида рваные варежки? Опять нет чистых носков! А когда я пыталась объяснить ему, что работаю по восемь часов в день, потом час хожу по магазинам, еду домой и готовлю ужин на всю семью плюс прожорливого латыша, он только отмахивался: «Отдохнем в семейной могиле!»
Однажды он даже выпалил сгоряча, что я думаю только о том, как бы Реализовать Себя, а на него и детей мне наплевать. Я тут же парировала: а он-то, интересно, чем занимается в своем коровнике? Трудится ради ежемесячного чека на блюдечке с золотой каемочкой?
Больше мы об этом не говорили. Может, наконец поняли, что нам обоим одинаково хочется реализовать себя.
Но когда Бенни завел этого заморыша-практиканта из Риги, чтобы тот, видите ли, составил ему компанию, я просто взвилась под потолок. Жрал он, как лошадь, к тому же был редкостным чистюлей. Это означало, что каждый вечер он скидывал свою грязную одежду на пол в ванной, ожидая, что на следующее утро она окажется выстиранной и выглаженной, плюс постоянно расходовал всю горячую воду, так что к моему возвращению с работы вода вечно была ледяной. Я уже собиралась пожаловаться Бенни, как тут он вошел в дом и заявил, что, мол, на будущее, сделай милость, оставляй нам завтрак перед уходом, нет у меня времени с ним тут носиться!
Тут я впервые в жизни швырнула в него фарфоровым предметом. Специально выбрала его страшную старую вазу, похожую на сапог.
38. Бенни
Есть такие даты, вроде одиннадцатого сентября (теракты в Нью-Йорке) или двадцать шестого декабря (цунами в Таиланде), которые мы никогда не забудем. Дни немыслимых катастроф.
Для меня такой датой стало шестнадцатое февраля. Обычный, ничем не выдающийся день безрадостной зимы. В тот день праздновались именины Александры, погода была мглистая и серая после продолжительного периода низкого атмосферного давления, свежевыпавший снег припорошил затвердевший наст, на улице было где-то минус пять. В то утро я замерз и не выспался, отправляясь в коровник, мне удалось поспать всего несколько часов. У Нильса началось воспаление уха, и он всю ночь орал, а около трех часов утра я проснулся оттого, что Дезире сидела на кровати и плакала от изнеможения. Она пыталась гулять с коляской в темноте по свежему снегу, как иногда делала, когда он был маленький и страдал коликами, а потом внесла малыша на плече в дом, и все это время он кричал, не умолкая ни на секунду. Она просто сидела на кровати, а слезы струились по ее щекам.
Я вылез из постели, взял Нильса на руки и стал ходить из комнаты в комнату — гостиная, детская, кухня, снова гостиная. Он уже совсем охрип от многочасового плача. В тот год малец давал нам жару — то у него несколько месяцев не проходили колики, теперь это чертово воспаление уха. Обычно я-то с ним не вожусь по ночам, я же работаю, мне высыпаться надо, так что, как правило, Дезире ложилась с ним в детской, когда он начинал кричать. Иногда просыпался Арвид и тоже перебирался к ней. Но в этот раз она так плакала… Она никогда раньше не плакала…
Часов около пяти у Нильса стали слипаться глаза, и он вроде как затих и — вот чудо так чудо — даже не проснулся, когда я уложил его в кроватку. До подъема оставался час, и я прикинул, не поспать ли мне еще чуток, но в конце концов решил, что потом будет только труднее вставать, приготовил себе кружку растворимого кофе, такого крепкого, что непонятно, как только ложка не погнулась, и пошел доить. Раскачать коров было непросто, у них свои биологические часы в животе, но я все же довел дело до конца. Я подвез силос к вечерней дойке, переделал все дела и пошел разгребать снег, решив, что посплю пару часов днем, чтобы прийти в себя.
Я выкатил во двор трактор, заправил его дизелем из бака и включил радио, которое подсоединил к наушникам. И начал расчищать снег. Было около девяти утра. В доме еще не зажигали свет.
Я начал сгребать снег в кучу к стене коровника здоровенным ковшом — туда-сюда, туда-сюда, — и от монотонного ритма мне только больше захотелось спать. И вдруг я заметил куртку Арвида, валявшуюся на снегу. Я тогда еще подумал: как она здесь очутилась, надо не забыть прихватить ее с собой в дом!
И больше я ничего не помню до той самой минуты, когда в окне появилась рука, кулак, молотящий по ветровому стеклу. Я снял наушники и выключил двигатель. И тут я услышал крик, от которого стыла кровь в жилах. Это кричала Дезире.
Она рывком распахнула дверь и все орала и орала, указывая на снег. На куртку Арвида.
— Какого черта?..
Я спрыгнул с подножки, подошел поближе и наклонился.
У меня даже язык не поворачивается это произнести.
Это была не куртка. Это был Арвид.
Я переехал его задним колесом трактора. Самым здоровым.
Он лежал с закрытыми глазами, белый как мел. Тут завопил я:
— Да как ты могла выпустить его на улицу, ничего мне не сказав? Черт, Дезире, что же ты за мать?!
Мгновенный рефлекс, лишь бы свалить на кого-то вину. Свалить вину на другого. Не думать, а лезть на рожон. Кричать и махать кулаками. Я чуть было ее не ударил.
Но она ударила первой. Начала молотить кулаками по моей куртке.
— Это все ты! Ты его задавил! Ты никогда не смотришь, куда едешь! Ты его убил! — орала она.
И тут, посреди всего этого сумасшедшего дома, мы услышали его стон. Он жив, Господи, мой сын жив!
Я рухнул на колени и разгреб руками снег вокруг. Дезире помчалась вызывать «скорую». Арвид открыл глаза и молча посмотрел на меня.
След на снегу не оставлял сомнений — я переехал его задним колесом. Переехал двухлетнего ребенка двухтонным трактором, а он все еще жив. Я собрался с духом и наконец решился его поднять. Нужно было спешить. Я осторожно подкопнул под него широкой лопатой, высвободив его из-под утрамбованного снега. Потом уложил на заднее сиденье машины, хорошенько укрыв пледом. И плевать я хотел на Дезире с ее чертовой «скорой», все равно не раньше чем через час приедет, да я быстрее до города доберусь. Я вскочил в машину и рванул со двора. Я видел, как Дезире выскочила на крыльцо в одном халате с подолом, намокшим от снега. Она махала руками, а вместо рта была черная дыра. Чертова дура! Выпустить двухлетнего ребенка одного во двор, когда я сижу за рулем трактора!
Всю дорогу я кипел ненавистью к Дезире. Арвид стонал на заднем сиденье, но, пока он издавал хоть какие-то звуки, я, по крайней мере, мог быть уверен, что он жив.
