Бенни мог часами трепаться про то, как понизилась окупаемость и как скоро все полетит к чертям, хотя на самом деле и мысли такой не допускал. Я же, считавшая, что через двадцать лет шведские фермеры исчезнут как класс, даже заикнуться об этом не смела, это была запретная тема.
В те же редкие разы, когда я пыталась пожаловаться на свою работу — например, после очередной стычки с Лилиан, — он тут же начинал зевать, косился на спортивный раздел в газете и отделывался ничего не значащими замечаниями вроде: «Ну ты ей там покажи!»
Так что со временем я привыкла звонить Мэрте, когда мне хотелось выговориться. Бенни же все это время с кислой миной ходил кругами вокруг телефона и шипел: «Сколько можно трепаться, а вдруг нам кто- то пытается дозвониться?!» Он считал, что я должна предоставить свои уши в его распоряжение, заняв привычное место в углу дивана, вместо того чтобы трепаться с другими.
Заинтересовать его какими-либо вычитанными, услышанными или увиденными событиями культурной жизни было немыслимо. В такие моменты он строил из себя тупого фермера: «Нурен? Нурен? Это кто-то из Управления сельского хозяйства, да?»
Иногда ко мне забегала Вайолет с толстенной пачкой прочитанных женских журналов — в знак благодарности за то, что время от времени я приносила ей детские книжки для Курта-Ингвара. Из писем читательниц следовало, что большинство женщин жалуются на своих мужей по одному и тому же поводу. Он рассказывает о своих делах — она слушает и сочувствует. Она пытается заговорить о своих — он идет в гараж. Но до чего же неприятно осознавать себя частью общего социокультурного феномена! Ведь у нас с Бенни все должно быть по-другому!
В сентябре мы пошли на крайние меры — видимо, слишком устали от одиночества и испугались, что теряем друг друга. Решили провести четырехдневный отпуск без детей после осенней страды. Нильса мы оставили на Бенгта-Йорана с Вайолет, а Арвида — с Мэртой и Магнусом. Бенни смотался в город и приобрел по дешевке турпутевку на солнечный берег Испании. Его, видимо, подкупили слова «солнечный берег», хотя рассчитывать на солнце в Европе в конце октября не приходится. Первые два дня шел проливной дождь, а оставшиеся два стоял непроглядный туман. Мы пытались гулять по побережью в наших летних нарядах, с опаской пробуя воду пальцами ног, а испанцы пробегали мимо в куртках, окидывая нас недоуменными взглядами. И вообще курорт Коста-дель-Соль показался мне довольно тоскливым местом, каким-то засиженным и захоженным многолетними толпами туристов.
В последний вечер мы сидели в нашем высотном гостиничном гетто с коктейлями, из которых торчали бумажные зонтики. Несмотря на погоду, мы все равно уселись на открытой террасе ресторана, вытащив туда два стула. Вокруг не было ни души. И вдруг опять ливанул дождь. Волосы Бенни мгновенно намокли, я машинально протянула руку и убрала их с его лба. Раньше я и не замечала, какие у него появились залысины!
— Да уж, Дезире! Вдобавок ко всему твой мужик еще и лысеет! — сказал он. И такая горечь послышалась в этих словах, что у меня внутри все перевернулось.
— Я всегда считала, что лысина украшает мужчину! — слукавила я. — Я где-то читала, будто она свидетельствует о переизбытке тестостерона и чаще всего встречается у самых сильных представителей мужского пола.
Он посмотрел на меня с подозрением.
— А поцелуй в лысину?! — продолжала я. — Это же так эротично! Жду не дождусь!
На этот раз он чуть улыбнулся:
— Да ну, ты это небось всем парням говоришь!
Мы посмотрели друг на друга и вдруг расхохотались. Дождь все лил, наши коктейли превратились в подслащенную водичку, промокли мы до нитки, но все смеялись и никак не могли остановиться. А потом вернулись в наш номер, стащили друг с друга мокрую одежду, залезли в душ и занялись любовью, как раньше.
Так появилась Клара.
ГОД ШЕСТОЙ
ОБЛАЧНО С ПРОЯСНЕНИЯМИ
44. Бенни
Ну надо же, еще один! Прямо в яблочко, хоть и ненароком.
Может, хоть на этот раз будет девчушка в платочке? Эдакая бледно-розовая креветочка со светлой головкой Дезире и с моими… хм… с моими мускулистыми икрами? Говорят, они у меня ничего.
Когда мы вернулись домой из Испании, встреченные с распростертыми объятьями нашими сорванцами, жизнь как-то снова наладилась. Я, бывало, расхаживал по коровнику с улыбкой от уха до уха, такие они были забавные. Арвиду привелось увидеть свой первый в жизни отел, вот уж радости было. Когда теленок родился и, мокрый и дрожащий, улегся в своем боксе, мальчонка тут же снова встал позади коровы и стал терпеливо ждать — должно быть, решил, что сейчас оттуда еще телята посыплются.
Осенний забой он перенес спокойно, хотя прекрасно понимал, что к чему. Этой осенью мы забили Улле, бычка, к которому он особенно привязался. Мы, конечно, провернули это дело ночью, когда он спал, но на следующее утро на колоде все еще оставались следы крови и обрезки мяса. Арвид только грустно покачал головой и произнес: «Нету больше бедного У-улле…» Но, как истинный крестьянский ребенок, он не стал вдаваться в философские рассуждения, что такое смерть, вроде той тягомотины, которую с ними разводят в садике. Сначала читают слезливую детскую книжку про какую-нибудь бабульку, отбросившую коньки, а потом давай рассуждать, что значит «умереть». Арвид только фыркал и пожимал плечами, когда к нему приставали. «Подумаешь, как помрут — подвесить их и съесть!» — только и отвечал он. Он небось думал, что и с бабушками поступают так же…
Но где-то в глубине души меня грызло беспокойство. Я знал, что так продолжаться не может. В сельском хозяйстве без окупаемости никуда, один фермер с тридцатью коровами долго не протянет, повсюду то и дело закрывались фермы, цены все время падали — и куда при таком раскладе прикажете деваться? Отец, бывало, ходил на собрания Союза молочных предприятий и возвращался оттуда с новыми силами, высказав правлению все, что думал. Ну а сейчас-то что делать, когда молокозавод расположен на другом конце страны, а в правлении сидят одни бюрократы и решают, не инвестировать ли им в Англию или Данию, даже не спросив моего мнения, хотя налоги-то плачу именно я?!
Мне стоило, наверное, вложить шесть-семь миллионов в бесстойловое содержание и купить роботов-дояров, но, черт побери, я ведь единственный оставшийся фермер во всей округе, а ну как они перестанут гонять сюда молоковоз — и останусь я со своими роботами по уши в долгах! А что до мясного хозяйства… Да, стадо из ста пятидесяти мясных коров, которых не надо доить, возможно, спасло бы мое колено, но первое время на это не проживешь — и чем же мне тогда на жизнь зарабатывать? Расфасовывать коровье дерьмо по аккуратным ведеркам и развозить по загородным участкам? Расчищать снег для… хм, тех немногочисленных соседей, которые у меня есть? Торговать телом, предлагая себя дачникам? Уж можете мне поверить, я перебрал все варианты! Свиньи? Тогда нужно заводить сразу штук пятьсот, чтобы они окупились. Пятьсот свиней, черт побери! Чтобы хозяйство приносило прибыль, во всем нужен размах — и, положа руку на сердце, если б мы с Дезире работали на пару, я бы, может, и подумал об инвестициях. Но этому не бывать, сколько бы она ни помогала мне по коровнику. Потому что она делает это нехотя и через силу, я же не дурак, что я, не понимаю, что ли? А я не могу ждать десять — пятнадцать лет, пока Арвид вырастет и,
Так что я все откладывал решение о новых инвестициях и старался, как мог, продержаться на плаву. Я — человек старого времени, когда крестьяне всегда протягивали друг другу руку помощи, устраивали демонстрации протеста, сообща являлись реальной силой и контролировали все этапы производства. А тут я на днях прочитал в газете, что взаимопомощь среди крестьян практически исчезла, во всем нужен
