маячило перед глазами, исчезла сбивавшая с толку двойственность ощущений. Не осталось лицедейства – только расставание.
Тучка, все еще прятавшийся у раскрытой на три пальца двери, встретил ее вопросительным взглядом.
– Вот мы и осиротели, – сказала она и вздрогнула, оттого, что чудовищные слова взошли на ум.
– Типун тебе на язык! – резко возразил Тучка.
Справедливо. Золотинка заставила себя улыбнуться. С некоторой натугой припомнила она, что время завтракать, а Тучка голоден. Но тут обнаружилось, что, потеряв голову от плотно следующих друг за другом событий, Золотинка уложила в лодку для «наших беглецов» все запасы съестного, какие смогла найти, и в доме не осталось ни крошки.
Потом сразу же прояснилось значение того обстоятельства, что разъездную лодку увел Поплева, осталась только крутобокая рыбница, с которой не так-то легко было управиться в одиночку. И речи ведь не могло быть, чтобы Тучка сопровождал Золотинку и показался сегодня в Корабельной слободе – не хватало еще, чтобы у невинных людей начало двоиться в глазах.
– А ты причаль на плоту, где бабы белье стирают, пониже угора, – посоветовал по некотором размышлении Тучка, очень уж оголодавший. – Главное на песок не посадить.
– Ладно, – протянула Золотинка. – Попробую.
Все сошло на редкость благополучно, Золотинка управилась с судном и без посторонней помощи сумела пристать к плоту, где советовал Тучка. Возвратилась она с реки к полудню, набравши запасов дня на четыре.
Широкое лицо Тучки с гладкой макушкой жестких черных волос не показалось над бортом «Рюмок», сколько Золотинка ни высматривала. Тучка не объявил себя и после, когда Золотинка, замешкав с передним парусом на лишние несколько мгновений, гулко ударила рыбницу о борт «Рюмок». Она забросила причальный конец, но на палубе его никто не принял, хотя Золотинка и решилась окликнуть. Растерянно наблюдая, как соскальзывает обратно веревка, она едва спохватилась снова поднять грот и вернуть рыбницу к повиновению – приметный ветерок относил лодку на близкую уже отмель.
Четверть часа понадобилось раздосадованной совсем уж лишним приключением Золотинке, чтобы снова подняться против ветра и, дважды сменив галс, вернуться к «Рюмкам» новым заходом. Теперь уж, затаив в душе и обиду, и тревогу, Золотинка полагалась только на себя и заранее приготовилась. Подоткнула юбку за пояс, обнажив загорелые ноги, обвязала вокруг себя причальный конец и разложила веревку так, чтобы не запутаться в ней во время прыжка. Едва только рыбница ткнулась скулой о бок «Рюмок», Золотинка бросила руль, стремглав пролетела длинную лодку от кормы к носу и как раз успела перепрыгнуть расходящуюся уже полосу воды. Ударившись коленом и не заметив этого, она вскочила на узкие вбитые в борт ступени; с шумом рухнувшая в воду веревка, весь моток, потянул ее вниз, но оставалось совсем немного: подняться на несколько ступеней, перевалиться головой вниз через брус и быстро намотать конец на ближайшую утку. Что Золотинка и проделала с бессознательной ловкостью и проворством.
Тучка не объявился.
Все еще не теряя намерения обидеться, обидой заслоняясь от мучительно сжимавшего сердце предчувствия, Золотинка позвала. В темном проеме двери виднелась откинутая крышка сундука. Впрочем, Золотинка припомнила, что и сама его так бросила – не запертым. Все оставалось так или почти так, как два-три часа назад. Не было только Тучки.
Золотинка обошла кормовую надстройку и носовую, все закутки и чуланчики, спустилась в трюм и снова поднялась.
– Тучка! – воззвала она прерывающимся голосом. – Тучка, ты где? Откликнись!
И наконец сдерживаемые с самого утра слезы хлынули – все сразу. Золотинка опустилась на что пришлось, на сундук, и разрыдалась.
Расставшись с Поплевой и потеряв Тучку, Золотинка оказалась в безвыходном одиночестве, тем более полном и безнадежном, что она не смела искать помощи и сторонилась людей. День за днем проводила она в мучительном бездействии, уповая, что обнаружится пропавший по какому-то недоразумению Тучка. А затем, разуверившись, обращала жгучее нетерпение на Поплеву – ничего, по-видимому, не следовало начинать, не дождавшись Поплевы.
Наконец она сбилась со счета дней – Тучка не давал о себе знать, ничего не слышно было и о Поплеве. От полного отчаяния спасал ее только насос: приходилось по нескольку часов кряду откачивать из рассевшегося трюма воду – Золотинка доводила себя до изнеможения, ладони ее от однообразного изо дня в день труда затвердели мозолями. Но тоскливое ощущение беды возвращалось, стоило только оставить рукоять насоса.
Как же могло статься, чтобы Поплева, впервые разлученный с близкими, не ощущал в своем далеке беспокойства? Что же он не спешит назад? Сколько ни всматривалась Золотинка в пустыню вод – паруса не было. И однажды, отчаявшись дождаться Поплеву, Золотинка осознала, что и Тучка погиб.
В конце первого осеннего месяца рюина или в самом начале листопада поздним холодным утром Золотинка оставила «Три рюмки» и полтора часа спустя посадила рыбницу на отлогую отмель городской гавани – так грубо, что и сама едва удержалась на ногах, когда большая лодка тяжело содрогнулась и всхрапнула по гальке. Оставалось только убрать паруса, завести причальный конец на вбитые выше по откосу сваи да запереть замок кормового чердака – все. Сняться в море можно было бы теперь только при новом приливе часов через десять, да и то если падет хороший ветер от севера, побережник, как рыбаки называли норд-вест. Но это мало уже занимало Золотинку; повесив ключ на шею, с той лихорадочной отвагой в душе, с какой бросила она тяжелую лодку на отмель, с отвагой отчаяния пустилась она в город.
Особняк Михи Луня, краснокирпичное здание с выложенными белым камнем углами, которое волшебник занимал во дни процветания и которое потом послужило тому же Михе ловушкой, – особняк стоял пуст. На стук отозвался сторож и вполне вразумительно отвечал, что господин Ананья покинул город уж две недели назад. И что ежели господин Ананья не увез с собой своих узников – кто ему запретит? – то, выходит, нужно искать узников в городской тюрьме. «На то и тюрьма», – наставительно заключил сторож. Из узкого оконца в покрытой огромными гвоздями двери разило водочным перегаром и луком. Одинокий глаз с той стороны поматывался и помаргивал, обнаруживая таким образом сугубую шаткость, которую сторож возмещал особенно твердым и старательным выговариванием слов.
В сыром переулке перед запертыми воротами тюрьмы, что были пробиты между сложенными из почерневшего песчаника башенками, томилась немногочисленная толпа. Золотинка доверилась толпе и
