— Кто берет над чужой душой такую большую власть — непомерную, — принимает на себя и ответственность, по-моему, тоже непомерную, — заметил Юлий с явно проскользнувшей горечью. И Зимка не замедлила ответить, словно только и ждала случая:
— Ну вот, вот! Послушай себя! Что ты говоришь?! Ты ревнуешь, вот что! Опять ты изводишь меня ревностью! Мещанские штучки! — воскликнула она, резко обернувшись.
Пронзительный голос государыни, напоминавший о домашних шлепанцах, грязной посуде, нечесаных космах и опухшем лице хозяйки, пробудил бдительность придворных — они с особой тщательностью соблюдали легкомысленную и праздничную повадку. Голос государыни заставил пигаликов надеть забытые в руках шляпы. От этого голоса распрямил плечи побледневший Юлий. И даже выбежавшие из глубин дубравы сиротки — мальчики и девочки танцевальной школы, которые назначены были, собравшись вместе, танцевать свое отдельное сиротское горе — затрепетали. Подрастерявшись, не без робости, с обомлевшей душой приступили они к первым коленцам и подскокам отчаяния.
А на вздымавшейся во вздорном чувстве груди зеленым неживым цветом мерцал вставленный в золотой венок изумруд. Буян приметил камень еще издали и теперь, перестав кланяться, приглядывался к нему пристально. Он покосился на соседа своего Млина, не имея возможности высказать вслух догадку, но, похоже, товарищи посла и так уже сообразили, что видят перед собой великий волшебный камень Сорокон.
— Ты нарочно ставишь меня в дурацкое положение! — продолжала Зимка, распаляясь от всеобщего остолбенения, от той особой кликушеской власти над чувствами толпы, которую приобретает впадающий в неистовство человек. — Ты ведешь себя так… Просто смешно! К кому ты ревнуешь?! Ты только сам себя унижаешь ревностью, да!.. Ставишь себя на одну доску со случайным человеком. Кто этот человек? Кто эта мошка, которая посмеет возомнить… я не знаю что!
И вздорные упреки, и грубая лесть больно поражали Юлия в самом его достоинстве, ибо достоинство это включало в себя и уважение к Золотинке. Он мыкнулся было остановить жену.
— Кто эта мошка?.. Ты, Дивей? — обратила она вдруг блуждающий гнев на молодого щеголя, и тот не нашелся с ответом, позабыв устранить застывшую в уголках губ ухмылку. — Это ты, что ли, достоин государевой ревности?! Не смешите меня! — никто и не собирался ее смешить, никому и в голову не приходила такая несвоевременная затея; так что, не имея помощи со стороны онемевших придворных, Зимка хохотнула по собственному почину — весьма неестественно. — Подойди сюда, живо! — велела она Дивею. — Это ты дал повод невесть в чем себя заподозрить?!
Окольничий повиновался, — завороженный пугающим припадком государыни, он вошел бы и в клетку льва.
— Вот! — Золотинка хватила юношу по щеке. Дивей отдернулся, высокая шапка на голове его скользнула и скособочилась. — Вот! Вот! — повторяла Золотинка, нахлестывая щеки. Лицо вельможи исказилось, он отступил и едва сдержался, чтобы не перехватить руки государыни.
Государыня сама его оттолкнула:
— Вот тебе урок! Целуй теперь карающую руку!
Когда оскорбленный юноша получил возможность выпрямиться, пылали у него не щеки, не особенно пострадавшие от поспешных женских пощечин, а более всего уши.
— Целуй! — притопнула Зимка в нетерпении, малейшее промедление было ей несносно. Она горячечно встряхивала пальцы перед самым лицом Дивея.
Высокая твердая шапка наконец свалилась, но юноша сохранял достаточно самообладания, чтобы с непроизвольной ловкостью подхватить ее на лету, и, овладев шапкой, нашел и слова. Нашел он в себе достаточно душевной гибкости, чтобы перетолковать случившееся в галантных понятиях:
— Не будет бесчестья в том, чтобы принять наказание божества… — юноша покрутил головным убором, имея намерение развить удачную мысль в нечто еще более убедительное. Но убедительней не получалось — уши горели, пылали уже и щеки, — и он склонился, чтобы целовать пальцы, которые Золотинка настойчиво совала к его губам.
— Но это!.. — воскликнул вдруг Юлий и, однако, от последнего, непоправимого слова уберегся. Не сказал он «ведь это гнусно!», а махнул рукой, словно стряхивая боль. — Ведь это… А если человек чувствует? Ты никогда не думала, что может человек чувствовать? А если это все не забава? Если и в самом деле?..
А Зимка смутилась от неожиданного упрека, — ей, кажется, и в голову не приходило, что Юлий может оказаться на стороне оскорбленного юноши, который послужил разменной монетой совсем других отношений. Запальчивость оставила ее, и она глянула на мужа почти испугано.
Только Юлий испуга этого уже не видел и оценить не мог. Возмущенный, рванулся было уйти, наткнулся на учтиво поклонившихся пигаликов, — и кинулся быстрым шагом в другую сторону, вглубь дубравы.
— Догоните его! — воскликнула Зимка, схватив изумруд на груди, отчего пигалики насторожились, готовые к худшему — к насильственному и недобросовестному волшебству. Они, разумеется, преувеличивали возможности государыни. — Нет, постойте! — передумала она прежде, чем кто-нибудь решился преследовать Юлия. — Пусть! Мы смотрим представление! Дивей, вы куда?! Стойте здесь! Молчите! Возьмите себя в руки, имейте мужество. Вы наказаны!.. Да что, в самом деле, никто меня не слушается! — воскликнула она в слезах и сердито топнула: — Принесите же мне стул!
Зимка-Золотинка повернулась в сторону пруда, глаза лихорадочно блестели. Подавленные придворные томились в приличном отдалении от государыни, не смыкаясь и между собой, словно бы придворное ненастье само собой разрознило людей. Бегом принесли стул, и тогда государыня позволила себе оглянуться — невзначай обежала глазами окрестности, но Юлия не приметила и, скрывая досаду, обратилась к представлению. Понадобилось ей стоическое усилие, чтобы вникнуть в существо разгулявшихся на суше и на море страстей.
Одни только пигалики, оказавшись рядом, выказали достаточно независимости, чтобы не смущаться чрезмерной близостью к государыне. Некоторое время они с величайшим достоинством наблюдали горестные хороводы вдов и сироток. Прошла известная доля часа, когда Буян, поглядывая на Золотинку, счел нужным нарушить молчание:
— Простите, государыня, что я пользуюсь нынешней, не совсем подходящей возможностью обратиться к вам. Меня оправдывает тут давнее знакомство — нет нужды представляться.
Она вскинула покрасневшие глаза.
— И конечно же, вы догадываетесь, какое дело привело меня в Толпень. — Посол помолчал, заставляя ее ответить. Зимка не выказала достаточно твердости, чтобы этого ожидания не замечать, она кивнула. Это позволило пигалику продолжать в уверенности, что слушать его будут. — Свою часть договора мы выполнили.
— А яснее нельзя? — сказала Зимка, возмещая неуверенность грубостью.
Бесстрастный поклон маленького человечка свидетельствовал, что грубость устраивает его в не меньшей степени, чем любые другие проявления порывистой Золотинкиной натуры.
— Мы обещали найти Поплеву и мы нашли. Там, где вы начинали его искать, пока не поручили это трудное дело нам.
Теперь уж Лжезолотинка слушала и настороженно, и бдительно: невысокая грудь ее вздымалась неровно, а временами казалось, она и вовсе забывала дышать.
— Рукосил обратил вашего названого отца в жемчужину. Такие блестящие тяжелые шарики, вы знаете. Сжатое до сверхвысокой плотности человеческое естество. Квинтэссенция сущности. Предел возможного, государыня, большое искусство. Расчищая развалины Каменца, мы имели в виду, что Рукосил потерял несколько таких жемчужин, когда раскрыл тайник в перстне. С самого начала мы использовали для поиска голубей — у них необыкновенно острое зрение…
— Когда я увижу названного отца? — с волнительным придыханием в голосе спросила Зимка, сообразив, наконец, что давно уж пора обрадоваться. — Вы спрятали его у себя?
— Нехорошее слово «спрятали», государыня. Мы не прячем. Мы выполнили свою часть договора.
Полуобернувшись, Буян протянул руку назад и кто-то из товарищей без промедления передал раскрытую уже сумку. Осталось только извлечь толстый пакет голубой бумаги за пятью печатями красного сургуча и вручить его по назначению.
