Что себе думал Порывай, не поддавалось разгадке. И можно было бы не особенно ломать над этим голову, приняв на веру, что медный человек не отличается глубокомыслием, когда бы действительность не убеждала пигаликов в обратном. Упустив Рукосила-Лжевидохина, мстительный истукан принялся крушить замок с последовательностью, которая как раз и заставляла предполагать засевшую в медной голове мысль. Можно было, конечно, посмотреть на дело и с другой стороны: предположение о далеко идущем замысле свидетельствовало более о жизненных воззрениях самих пигаликов, которые склонны искать порядок даже и в разрушении, а не о действительных наклонностях Порывая. Тот-то, нельзя исключить, орудовал без смысла и цели. Мыслительные способности его, как бы там ни было, не имели надежных подтверждений, даже косвенных.
Нужно, однако, понять и пигаликов. Когда рушится налаженный быт, невинные удовольствия трудовой жизни омрачены зловещими предзнаменованиями и после десятилетий тихого благоденствия следует череда ужасающих потрясений, поневоле приходится отыскивать закономерность даже и в самих бедствиях.
И в этом смысле осень 769 года предоставила пигаликам богатые возможности для подобного рода изысканий. Годину испытаний ознаменовал вкативший в подземный городок Ямгоры огненный колоб, который был опознан как искрень, засвидетельствованный древними писателями железный огонь. Новейшие поколения мыслителей, ничего подобного уже не видевшие, ставили свидетельства летописей под сомнения, но древние оказались правы. И правота их обошлась обитателям Ямгор недешево. Правота эта получила жестокое доказательство в гибели замечательных товарищей и надежных работников Торкмяна, Карпана, Дышана и Оздеана, подтвердилась десятками обожженных и раненых, сказалась обширными разрушениями и пожарами. Не прошло и двух месяцев после пожара, как та же самая волшебница Золотинка по непостижимому своему легкомыслию раскупорила на вершине Каменецкой горы воды Южных морей, каковое легкомыслие приняло уже размеры стихийного бедствия. Самоотверженными усилиями удалось остановить потоп только на третий день. Утонули двое спасателей, оба замечательные товарищи и надежные работники.
Игривое воображение могло бы усмотреть известную насмешку, если не сказать издевательство, в том, что за пожаром последовало наводнение. Однако безответственная игривость по сути своей противна добросовестной натуре пигалика. Потому-то пигалики не поддались соблазну и не искали насмешку там, где ее, вероятно, и не было, они не стали пересматривать обвинение в пользу более сурового. И того хватит с избытком, рассудили справедливые пигалики, что обвинение по статье 211 части третьей Уложения о наказаниях «Невежество с особо тяжкими последствиями» предусматривает высшую меру наказания — смертную казнь.
Общие понятия республиканского законодательства, указывали судьи во вступительной части постановления, основаны на пигаликолюбии. Законодатель требует исходить из предположения о невиновности обвиняемого, если не доказано обратное. Следовательно, нет никакой необходимости, развивали мысль судьи, искать злой умысел там, где преступное невежество превосходит своими последствиями умышленное злодейство.
Безукоризненно обоснованное постановление не разрешало, однако, сомнений житейского порядка, ибо, снимая с преступницы обвинение в злостной природе ее деяний, необходимо было признать тем самым совершенно произвольный, неупорядоченный, если не сказать бредовый характер постигших Республику испытаний. Мысль для благочестивых приверженцев Разума нестерпимая.
Так что, отказав Золотинке в осмысленности, пигалики, как уже говорилось, обратили подозрения на медного истукана, усматривая в его ужасающем упорстве, в равномерности его бездушных усилий крепко засевший умысел.
В самом деле, начавши с крыши Старых палат, Порывай сносил Рукосилову твердыню сверху донизу. Окутанный облаками пыли, он крушил потолочные перекрытия, выламывал камни, валил в пропасть и во двор целые пласты стен. Неспешная с виду работа продвигалась с впечатляющей быстротой, замок терял привычные очертания. Какие бы то ни было очертания вообще. Двух или трех дней хватало, чтобы исчез целый ярус обширного дворца, недели, чтобы Старые палаты сравнялись со скалой. Проходили недели и месяцы, посыпал снег — Порывай не выказывал признаков утомления. Днем и ночью, в метель и в солнце, слышались скрежещущие звуки, эхо повторяло размеренные удары — и вдруг обвальный, стонущий грохот. Рукосилов Каменец неумолимо врастал в землю.
Все превозмогающее усердие истукана, чем дальше, тем больше беспокоило пигаликов. Не трудно было подсчитать, что, продолжая безостановочную, без сна и отдыха деятельность, Порывай за какие- нибудь три с половиной, четыре года свернет вершину горы, засыплет пропасть и докопается, наконец, до пигаликов.
Причем, как свидетельствовали подсчеты, срок этот нимало не изменится, считать ли деятельность Порывая осмысленным разрушением или бессмысленным созиданием. Так или иначе, все сходились на том, что опасность чрезвычайно велика. С той только разницей, что сторонники «осмысленного разрушения» считали возможным взывать к чувству и разуму истукана, а противники их, склонявшиеся к предположению о «бессмысленном созидании», поговаривали, что следует покинуть зачумленное место и перебраться на жительство в глухие дебри Меженного хребта — несуразное предложение, разумеется. Оно не имело действительного значения, но пугало многих.
Тут следовало бы напомнить о непростой истории Каменца. Еще в прошлом столетии в трудную для себя пору Республика упустила Каменец, проигравши его Рукосилову деду Оберучу, чернокнижнику и прохвосту. Оберуч, многие годы распоряжавшийся замком на правах служебной зависимости, принял его за некие важные услуги в залог и повел дело так, что Республика по буквальному смыслу принятых на себя обязательств должна была уступить замок навечно. Коварные уловки Оберуча, который попросту обдурил пигаликов, поймал их на неосторожном, не точно продуманном слове, произвели тягостное впечатление на общественное мнение Республики. Но Рукосилов дед, человек в высшей степени хитроумный, старался щадить гордость обманутых и, получив Каменец в безусловное владение, не поскупился на выражения признательности.
Пигалики не обманывались, но вежливость мошенника оценили и со своей стороны, скрепя сердце, соблюдали условия договора. Обстоятельство для Оберуча не последнее, ибо, по сути дела, права его на Каменец держались исключительно на честном слове.
Словом, у жителей Ямгор, которые не забыли своего унижения, не было оснований сокрушаться по поводу постигшей Каменец беды. Со смешанными чувствами не особенного прикрытого злорадства, тревоги и сожаления, какое вызывает у трудолюбивых человечков всякое разрушение, наблюдали они за безостановочной работой Порывая. И когда наконец, как сказано, основные укрепления замка были уничтожены, сочли уместным обеспокоиться и за себя.
Тогда-то и были предприняты первые попытки вразумить истукана. Назидательные разговоры однако не оказывали на Порывая воздействия, напрасно лучшие ораторы Республики пытались втолковать истукану, что враг его, Рукосил, переменив обличье, бежал и что искать его нужно за отрогами Меженного хребта, в Полесье. А здесь, в Каменце, напротив, искать не нужно. Самые убедительные посылки и очевидные доводы отскакивали от медной башки без последствий. Башка оставалась непроницаема, не поддавалась уговорам и была недоступна чарам — ни к чему не привели настойчивые попытки подобрать подходящее к случаю заклинание.
И, верно, имелись у Порывая собственные представления на предмет того, что есть мера достаточного. Представления эти не сходились с понятиями пигаликов, зря пытались они втолковать истукану, что замок «достаточно» уже разрушен. Лишь по прошествии многих недель и месяцев истукан как будто бы начал прислушиваться к душеспасительным речам повнимательней. Иногда, отрываясь от работы на четверть часа и больше, он поворачивал скособоченную как бы в насмешливом любопытстве голову. Слепые, густо запорошенные пылью глаза его ничего при этом не выражали, но искривленные на изуродованном лице губы являли двусмысленную улыбку деревенского дурачка. И так он стоял, с десятипудовой глыбой в руках, зачарованный щебечущими голосами ораторов… И брался потом за прежнее, ни словом, ни телодвижением не выразив ни удовольствия своего, ни возражения.
А ушел он весной 770 года, когда повеяло благодатным теплом и в талой воде заблестело солнце. Подвинул бревном кучу щебня, остановился и медленно расправил плечи, заскрипев натруженной поясницей, — застыл, вслушиваясь в дерзкие трели жаворонка.
