залу — и непогода разразилась, собрание заревело взахлеб, рыдало и выло. Озадаченно оглядывая нижние ярусы зала, Золотинка не видела ни спокойного лица, ни ясных глаз — согнутые плечи, скомканные платочки, закушенные губы. Слезное поветрие распространялось, как зараза, как мор. Невозможно было сохранить самообладание среди столь жалостливых завываний; болезненные порывы захватили и стражников с их бердышами и самострелами. Только Золотинка и оставалась безучастной к этому их несчастью.
Выказывав снисхождение к слабости понурых, с покрасневшими глазами стражей, она позволила себя увести, а, когда осталась одна в камере, загадочно хмыкнула. «Все кончено» обронила она вслух и «поживем — увидим» сказала про себя. Противоречивые посылки уравновешивали друг друга, вызывая нечто вроде здоровой истомы, которая приходит после праведных трудов.
Но то, что произошло в действительности, невозможно было осмыслить. Суд и приговор произвели потрясение во всем Золотинкином существе, она чувствовала и догадывалась: что-то переменилось. Неожиданное облегчение… словно очистилась от скверны.
Она думала теперь о казни без того судорожного и одновременно мимолетного ужаса, который посещал ее в прежние дни. Без того судорожного трепета, который охватывал ее, когда она добиралась мыслями до конца — теперь она не верила в смерть. И потому нарочно принималась убеждать себя: надеться не на что, ничего, в сущности, особенно утешительного не произошло, кроме того, что пигалики вкатили ей полновесный смертный приговор. Но куда было деться от ощущения, что все это не так важно по сравнению с тем, как ревели они навзрыд?
…Это случилось на другой день, когда Золотинка поднялась с ощущением чуда и тотчас же вспомнила заплаканных судей, застенчивых, мучительно робеющих стражей, которые прятали глаза, запирая ее ночь. А на столе, на полу и на лавке громоздились подарки от неизвестных доброжелателей, которые, однако, не смели казаться на глаза. За ночь коробочки да кулечки с фруктами и сластями прибавились в изрядном количестве. Появилось даже какое-то маленькое зеленое растеньице в горшочке — оно стояла на круглом каменном столе в передней комнате.
Так, травинка, с десятком листиков не больше мелкой сливы и простой белый цветок о пяти лепестках, источавший удивительно нежный, но стойкий и сильный запах. Что-то от сирени и фиалки, определила Золотинка, уткнувшись носом, — она перебралась к цветку, едва проснулась, прямо в рубашке. Удивительное растеньице поднималось над горшочком на ладонь, не больше, и такой жалкий, тоненький стебелек — тоньше соломинки.
Уставив недвижный взор на саженец, с печалью на душе Золотинка, растроганная до слез, думала о всесилии жизни…
Из сочленения веточек прорезался слабенький зеленый нарост, почти прозрачный, неопределенный… мохнатый что ли… Он быстро вытягивался, имея на конце крошечные завитушки, которые начали разгибаться, обращаясь в начатки листиков. Между тем белый цветок, венчавший верхушку растеньица, побурел и завял, черные тычинки склонились к пестику, соприкасаясь с ним… и уже отвалились, тогда как в основании пестика образовалась завязь, в считанные мгновения ставшая крошечной, с булавочную головку ягодкой. Растеньице подрастало, появлялись новые, круглые поначалу листочки, они вытягивались, обретая густо-зеленый цвет. Ягода раздувалась, склоняя веточку, и уже начинала краснеть.
Растение поднималось на глазах и так быстро, что слышались, чудилось, шуршание и треск разорванных почек, шум разворачивающихся листьев. Прежние, вчерашние листья хранили сероватый налет пыли, так что их можно было легко отличить, а новая, только явившаяся листва поражала необыкновенной, сверкающей свежестью. Поднявшийся над слишком маленьким горшком кустик покрылся цветами, они наполняли комнату одуряющими, приторными запахами. И Золотинка едва успела подставить руку, чтобы подхватить переспелую ягоду. Несколько других зрели и наливались красным.
Волшебство! Привет от Тлокочана, решила Золотинка, невольно оглянувшись, и вдруг с каким-то необъяснимым испугом сообразила, что он, скорее всего, ни при чем. То было ее собственное, непроизвольное, так мощно пробудившееся волшебство!
Золотинка соскочила со стула, где сидела, подобрав под себя ноги, и сделала круг, тиская в волнении пальцы.
Растеньице походило уже на куст и на дерево с довольно толстым стволиком. Усыпанное мелкими белыми цветами, оно краснело в то же самое время множеством некрупных ягод, перезрелые, опавшие ягоды кровавили стол пятнами. Прошло еще время, не слишком много, Золотинка успела завершить два или три круга по комнате — горшочек, смехотворно маленький для возмужалого растения, лопнул, раздавленный изнутри, деревце опрокинулось, перевалившись кроной за край стола — и на пол. Тяжелое развесистое деревце с корявым стволом.
Золотинка опомнилась.
Не имелось, по-видимому, причин таить волшебство от пигаликов… так же как не было надобности его открывать. И соблазнительно было оставить себе эту маленькую тайну, раз уж народный приговор «обжалованию не подлежит».
Золотинка не успела ничего решить, сообразив только, что не так-то просто будет спрятать объявившееся в запертой комнате дерево — тут уж топор нужен, когда заскрипел замок и заглянул часовой, застенчивый малый в кольчуге, шлеме и при мече.
— Вот ведь, — сказала она тотчас. — Это, наверное, подарок Тлокочана. И что вышло — глядите.
Часовой шмыгал глазами, пытаясь уяснить множество обстоятельств сразу.
— Горшок оказался мал, — радушно пояснила Золотинка, указывая на черепки среди передавленных ягод.
— Так вам другой нужен? Побольше? — сообразил, наконец, малый.
— Может, вы совсем деревце заберете?
— Я? — пролепетал стражник, смущаясь с обычной для пигаликов легкостью. — Это большая ценность, — сказал он еще, как бы спохватившись, что легкомысленно принимает слишком щедрый дар. — Это чей подарок? Удобно ли? Не лучше ли вернуть?
— Нет-нет, ни в коем случае! — заторопилась Золотинка. — Забирайте.
Происшествие завершилось, не доставив Золотинке хлопот. Никто, во всяком случае, чудесное деревце не поминал, что можно было приписать отчасти последовавшим в тот же день переменам.
Сначала пришли известные уже Золотинке пигалицы, те что стригли ее перед судом. Они хотели исправить зло и предложили ей какую-то вычурную стрижку, которая должна была сгладить противоречие между босым затылком и золотой челкой. И вдобавок к тому чепчик… на время… пока волосы сзади…. отрастут. Здравое это предложение не без труда далось большеглазой девочке в палевом платье, она вложила в рот кончики ножниц и таким опасным движением лишила себя возможности продолжать.
Когда же Золотинка отмахнулась, обронила без всякой многозначительности: ай, стригите налысо, чего уж теперь! — бедняжка отбросила ножницы и со сдавленным всхлипом выскочила из комнаты.
Товарки ее в глубоком молчании приступили к делу. Когда они отмучались и ушли, оставив на прощание два нарочно сшитых для Золотинки платья, начальник караула известил узницу о переезде.
Напрашивалось предположение, что расстроенные донельзя пигалики постараются скрасить невеселое существование преступницы приятными переменами.
Так оно и оказалось.
Проследовали долгим прорубленным в скалах просеком и начальник караула отпер кованные двери, потом еще одни — хлынул пронзительный белый свет. С первого взгляда Золотинка узнала высокий многоцветный купол и нисходящие к круглой площади склоны, сплошь заставленные строеньицами под плоскими крышами — если можно, конечно, говорить о крышах в мире, где не бывает дождей. То был подземный городок пигаликов Ямгоры, крепко запечатленный в памяти тем самым происшествием, что привело Золотинку на скамью подсудимых.
Стражники пошли вниз короткой каменной лестницей, которая пропадала между рядами разросшейся зелени. Золотинка узнала обыкновенные помидоры, огурцы, перец, бобы, так же как маленькую вишню и крошечную, не больше кустика яблоню, усыпанную недозрелыми яблочками. Местами кроны смыкались, образуя низкий проход, — листья хлестали Золотинку по лицу, она задела яблоко и поймала его рукой.
