— У нас не принято рвать незрелую зелень, даже дети этого не делают, — быстро предупредил стражник, опасаясь, по-видимому, непоправимого — что Золотинка накинется на яблоки, обнаружив всю меру собственной невоспитанности, прежде чем получит руководящее наставление. Товарищи его, двое, оглянулись с недоумением, которое они, очевидно, разделяли поровну между назойливым воспитателем и непонятливой воспитанницей. Золотинка не выпускала яблока, прихвативши его всей горстью.
— Дети не рвут? — простодушно удивилась она.
— Нет.
— А приговоренные к смерти?
Бедняга словно бы подавился… краска сошла с налитого, круглого личика, обнаружив противоестественное развитие от спелого румянца к бледной, незрелой и кислой зелени.
— Сорвите, — глухо промолвил он.
Золотинка еще помешкала, ощущая, как тяжелеет и раздается в руке плод. Когда она оборвала черешок и протянула яблоко стражнику, тот в удивлении вспыхнул.
Необыкновенно крупное, желтое с прожилками яблоко, казалось, млело в своей избыточной спелости, легкое нажатие пальцев оставляло в сахарной кожуре следы.
Мучительный багрянец заливал щеки несчастного пигалика. Золотинка видела, что розовеют даже лоб и виски.
— Возьмите и съешьте за мое здоровье.
— Чья эта яблоня? — спросил пигалик, не поднимая глаза, но в голосе слышалось нечто упрямое, почти злое.
— Порханов, — припомнил кто-то из товарищей.
Несколько ступеней вниз — стражник нырнул между застилающей стену зеленью, открыл окно или дверь — что-то подвинул в сторону и возвратился уже без яблока.
В новом Золотинкином жилище не было ни запоров, ни решеток — пигалики вообще не пользовались в быту замками. Что тут имелось определенного — это потолок и пол, все остальное: окна, двери и даже стены по большей части — представляло собой чистую условность, одно название, все заменялось подвижными складными перегородками. Помещение легко было обратить в крытый дворик, который без преград переходил в улицу. Но и самая улица, впрочем, оставалась под сомнением — она представляла собой заставленную кадками с зеленью крышу нижележащего дома. Понятно, что и у Золотинки над головой кто-то ходил и катал тележки, она слышала это тем лучше, что едва не доставала теменем до потолка.
Начальник караула провел ее по дому и показал пределы — матерые стены, которые отделяли ее от соседей. Он отвел ей участок улицы с плодовыми деревьями и кустарниками, который она могла использовать для прогулок, и повторил несколько раз в заключение, что это тюрьма, узилище, а не… а не то, что там Золотинка себе думает. Никакого послабления, никакого! Три шага за пределы жилища, за назначенный Золотинке двор с четырьмя яблонями, грушей, вишней, сливой, крыжовником, шиповником и некоторым количеством клубники, помидоров и огурцов (своевременно их поливайте!) будут считаться побегом. Побег, повторил он, тыкая передним концом самострела в носок ботинка. Побег, со всеми вытекающими отсюда, отнюдь не радостными последствиями. Нерадостными, да.
— Не нужно обольщаться. Я хотел бы, чтобы вы прониклись сознанием… да, чтобы прониклись сознанием.
На этом они забрали свои самострелы, вскинули их на плечи и удалились — все до последнего.
— А часовой? — крикнула Золотинка вдогонку.
Трудно было предположить, что бы они забыли поставить часового. И выходит… никакого часового Золотинке не полагалось. Она осталась под охраной собственной сознательности, ограниченная в своей свободе указанными ей от сих и до сих пределами.
Хорошенькое дело! А кто же будет отсчитывать шаги, с которых начинается побег? — подумала Золотинка в сильнейшем побуждении немедленно испытать судьбу. И любопытно было бы знать, какими такими «нерадостными» последствиями хотят они устрашить приговоренную к казни узницу?
Раздвинутые стены позволяли видеть за густыми купами садика весь город — противоположные склоны его в нескольких сотнях шагов: лестницы, проулки, зелень, раскрытые настежь жилища и маленьких обитателей — они не казались, впрочем, маленькими, вполне соразмерные своим домам, яблонькам и детишкам.
Золотинка присела на низкий табурет, имевший под сиденьем загадочные выдвижные ящички, и погрузилась в созерцательное бездействие. Никто не тревожил узницу, и нужно было нарочно встряхнуться, чтобы не просидеть так полдня.
Она прошла на улицу, отмеченную не столько порогом или стенами, сколько нависающими откуда-то с крыши, из сада верхних соседей гроздьями винограда, и, озираясь, обнаружила над оградой верхнего садика густой урожай голов — повсюду теснились, заглядывая в Золотинкин двор, пигалики. Появление узницы несказанно их поразило. Здрассь-те, забормотали они сбивчиво, но все сразу, кое-кто пытался раскланяться, что не просто было между садовыми кадками и ящиками, где пигалики напирали друг на друга, чтобы не повредить посадкам.
— Здравствуйте! — отвечала Золотинка, насмешливо улыбаясь. Откуда взялась эта улыбка, зачем? только Золотинка безошибочно чувствовала, что пигаликов легко уязвить и такой безделицей.
Они задвигались, стараясь без нарочитой поспешности высвободиться из своих теснин, залепетали на все лады: очень приятно, простите, до свидания, рад видеть вас в добром здравии, ужасно-ужасно-ужасно рад и все прочее, что только может подвернуться воспаленному нравственным беспокойством уму. В два счета, самое большее в три или четыре, пигалики освободили весь верхний ярус и с каким-то растительным шуршанием исчезли.
То же наблюдалось по сторонам, где тянулась узенькая, мощеная узорчатым камнем улочка: множество ротозеев прянули в стороны, исчезнув еще прежде, чем Золотинка успела одарить их улыбкой. Уже на бегу, спасаясь, они все еще как будто раскланивались, спиной к узнице держались за шляпы и вообще не знали, куда девать руки.
Хуже пришлось соседям, которым некуда было бежать, они и так находились у себя дома. Им потребовалась немалая выдержка и хладнокровие, чтобы не отказать Золотинке в обычных соседских любезностях.
— Как у вас поливают сад? — поймала Золотинка молоденького пигалика, может быть, мальчика, судя по свежему личику и коротким штанишкам.
Егун, как звали малыша, не усомнился переступить очерченную начальником караула границу, которая означала тюрьму, но оставался до крайности молчалив. Это представляло большое неудобство в виду необходимости объяснить узнице множество мелочей: устройство и назначение водопровода, удобства, которые предоставляют складные стены, пользование кроватью (ее нужно было сначала найти и отделить от стены, после чего Золотинка могла пользоваться этим игрушечным ложем как низким сидением), задвижки подпольного дымохода и даже местонахождение кладовой.
Не задержав Егуна сверх необходимого, Золотинка выдвинула стены, оставшись в сумрачном одиночестве. Никто не нарушал ее уединения, не слышно было шагов в проулке перед домом, и понадобилось время уяснить себе, что пешеходы дают крюку, поднимаясь и спускаясь на боковые улицы, — подальше от навевающего тоску жилища.
Нужно было знать пигаликов, их смешливый и жизнерадостный нрав, чтобы оценить, какое необычайное уныние овладело городом до самых дальних его закоулков. Золотинка не догадывалась и предположить не могла, что решение верховного судьи поместить ее в середине города, — это не только послабление для узницы, что очевидно, но и живой укор всему населению Ямгор. Своего рода наказание, которое прямо имел в виду премудрый судья. Верховный судья имел все основания переложить часть своих нравственных затруднений на плечи тех, кто лишил его покоя и сна. Он лучше чем кто бы то ни было понимал, что даже случайная встреча с приговоренным тобой к смерти человеком есть тяжелейшее испытание для честного и чувствительного пигалика. И надо сказать, что эта воспитательная мера (а пигалики ни при каких обстоятельствах не забывали воспитывать друг друга), имела чрезвычайный успех: притихший город переживал тяжелые времена.
Подавленная тишина наступала без видимой причины за семейным столом. Закадычные друзья сурово раскланивались и проходили мимо, словно бы в жесточайшей ссоре. Родители повышали голос на детей и
