лежал пластом, ослабевший от истощения. Где-то рядом следовало, по видимости, искать и Замора.
При взгляде сверху, где притаилась за каменным забралом Золотинка, люди различались между собой лишь одеждой и ухватками. Если бы Золотинка видела Замора прежде — не на постели в ночной рубахе, а во всем блеске власти — она бы, несомненно, признала его знаменитое стеганное полукафтанье темно- зеленого бархата и шапку с широким верхом. Но судью Приказа надворной охраны можно было угадать и по особому, суетливому вниманию приближенных, по малоприметному или явному движению среди витязей и приказных, которое вызывали слово и жест этого человека. Нечто знакомое уже, отгаданное еще тогда, ночью, проглядывало в его замороженной надменной повадке.
Замор, получается, столковался с искателями или, может быть, отнял у них отшельника силой без всяких хитростей. Искателей, во всяком случае, к дворцу не подпускали, их нигде не было видно, а люди Замора явились всем скопом, на заставе, надо думать, осталась только стража.
Восемь человек при мечах подняли носилки с безразлично возлежащим на них праведником и после нескольких шагов приостановились. Причиной новой задержки служило, по видимости, скрытое от Золотинки происшествие, люди Замора смотрели не на отшельника, а мимо, в сторону дворца.
— Приветствую вас в благословенном месте! — донесся среди молчания голос.
— Голочел, это вы? — удивился Замор, выступая вперед.
— Кто же еще?
— Я не это хотел сказать. Рад, что вы живы. И проживете еще сто лет, потому что мы уже вас похоронили.
— Поднимайтесь ко мне, ваша милость. Обещаю полнейшую неприкосновенность. Я тут как дома.
— А кто это с вами? — уклонился от предложения Замор.
— Девушка необыкновенных достоинств. То есть она безумно меня любит… Любишь меня, Селина?
Ответа Золотинка не разобрала, но, верно, он был.
— Где ваши люди? — продолжал допрашивать Замор.
— Не будем их поминать, ваша милость. Они оказались слабаки.
— Все четырнадцать? — усомнился судья.
— Все четырнадцать. Поднимайтесь, Замор, поднимайтесь. Вы промокните, сейчас хлынет, посмотрите на небо.
Человек в зеленом полукафтанье обвел глазами низко просевшие, набухшие облака и взялся за край носилок в полуосознанном побуждении двинуться вместе с отрядом разведчиков. Однако он колебался.
— Голочел, — крикнул один из носильщиков, — почему вас так долго не было? Мы заждались.
— Разве долго? Это было упоительное мгновение. Все, что говорят о блуждающих дворцах, — правда.
— Все? — вмешался Замор.
— Все до последнего слова. Поднимайтесь, сейчас хлынет; вон катится валом пена дождя, что-то страшное. Сейчас, сейчас грянет буря. А здесь тепло и сухо. Бочки золота, питья и жратвы — под
Ливень еще не хлынул, но резкие порыва ветра с завыванием несли сорванную с деревьев листву и мусор, растерзанные ветром едулопы изгибались волнами и пронзительно, до оглушения дребезжали. Люди отворачивали лица и, переступая, чтобы устоять, заворачивались в рвущиеся из рук плащи; рубаха и портки отшельника на носилках промокли и потемнели. А тесно обступившие судью приспешники, склоняясь друг к другу, кричали, как пьяные, чтобы донести возникшие у них соображения.
С грохотом, стеной подступал ливень. Судья Замор оглянулся и махнул рукой. Носильщики устремились на крутую лестницу без перил, что вела на нижнюю, обводную стену крепости. Несколько раз едва не опрокинули они в спешке бездеятельно скользящего по мокрому ложу отшельника — и полого брошенный над землей ливень ударил жестокой сечкой, все замутилось и исчезло во взбаламученной мгле. Последнее, что увидела Золотинка, подаваясь назад к распахнутой с громовым ударом двери, — Замор взбежал на залитые водой ступеньки и ухватился за край носилок, вверяя себя покровительству святого.
Едва Золотинка оторвалась от высокого ограждения, как ощутила силу бури. Пронизанный водой ветер подхватил ее, выдернул из-под ног опору, с обомлевшим сердцем Золотинка почувствовала свое ничтожество, неизмеримую малость своего существования в безмерной бездне вселенной. Жестокий порыв нес ее в кромешном вихре — страшный, душераздирающий гром разверз небеса и землю.
Золотинка грохнулась на камни и, цапнув с треском хлопнувшую навстречу дверь, ощутила, что нога соскользнула в пустоту там, где только что была твердь. Она не успела ни сообразить ничего, ни подняться, чудовищным, неистовым сквозняком дверь распахнулась вовнутрь дворца да так резко, что вкинула за собой, швырнула через порог Золотнику; не удержавши ручки, она сорвалась и покатилась по полу.
Дворец содрогался, как корчился, и только теперь Золотинка поняла, что это был за гром без молнии и блеска — рушились стены. Она уразумела, что стоит на карачках на залитом ливнем полу, дождь хлещет в страшно хлопающую дверь, но ничто уж не рушится под ногами, и буря как будто бы присмирела. Просто сильный с порывами дождь.
Краем глаза отметив, что оказалась она совсем не там, где можно было ожидать, — это была внутренность сложенной из дикого камня башни, Золотинка подползла к зияющему проему, чтобы выглянуть наружу. Внизу под собой она увидела осыпавшиеся по склону холма груды битого камня и глыб, они дымились клубами пыли, уже сильно поникшими под дождем. Дворец обвалился, считай что, наполовину. Обрезанная рваным разрывом, исчезла смотровая площадка, которую только покинула Золотинка. На мокрых склонах холма не видно было людей, то ли их погребли обломки — всех без остатка, то ли кто уцелел — где-нибудь там за углом башни.
Глубокую узкую трещину Золотинка обнаружила и под собой, в каменном полу.
Весь пол был исписан трещинами.
Замирая душой, остро переживая каждое сверх меры затянутое движение, она поползла назад и оказалась на винтовой лестнице; нужно было спускаться в расчете отыскать выход или какой открытый наружу пролом, чтобы покинуть дворец.
И снова все колыхнулось под ногами, с негромким, низким гулом, как легкие дощечки заходили плиты ступенек… прокатился и смолк грохот — где-то рушились рассевшиеся прежде палаты.
А Золотинка устояла, хотя все вокруг: сложенные из громадных плит стены, сводчатый витой потолок — все казалось не прочнее болезненного сновидения.
Надо было бежать, да лестница кончилась, начались мелкие частые помещения, какие-то гнусные, заросшие паутиной коморки и чуланчики, из которых приходилось выбираться узкими, подозрительного вида дверками, коридоры обращались щелями, в которых надо было уже протискиваться боком — вся эта издевательская дребедень, назначенная сбивать человека с толку, поворачивать его вспять и внушать ужас.
Скоро Золотинка перестала выбирать, она утратила представление, где находится, с какой стороны выход, спустилась она в подземелья или блуждает по чердакам. Извилистые трещины по голым, неоштукатуренным стенам напоминали о бедствии, пахло известкой, пылью, крысиным пометом; местами стояли лужи, потеки на стенах и потолке. Дождь заливал через проломы, слышно было, как хлещет он где- то рядом, но самые-то проломы Золотинка и не могла отыскать сколько ни билась.
В повадках дворца чудилось угрюмое и недоброе упорство. Чем больше Золотинка горячилась, задыхаясь в тесноте гнусных, гнилых подземелий, тем теснее смыкалось вокруг пространство, сходились стены, ниже становились потолки, хуже поддавались забухшие в пазах, приржавевшие двери. Нечем было дышать. Коридоры обращались в щели — приходилось протискиваться в полном смысле слова, продираться из одного затхлого чулана в другой.
Похоже, Золотинка совсем потеряла голову, и пора уж было это понять, понять и остановиться. Так она и сделала после того, как спустилась хлипкой деревянной лестницей с играющими ступеньками в глухой сводчатый подвал, засыпанный по щиколотку мусором. Несмотря на отсутствие окон и фонарей, здесь, как и везде по дворцу, струился таинственный блеклый свет, достаточный, чтобы разглядеть щербатую кирпичную кладку, потеки плесени на стенах и шмыгнувшую неведомо куда крысу.
Так дело не пойдет, сказала себе Золотинка, пора остепениться. Преодолевая внутренний переполох, она не бросилась назад по гнилой лестнице, но опустилась на разбитую корзину, чтобы на покое и без помех
