хотенчик Юлия. Нужно было только обезопаситься от нечаянного соглядатая; для этого Золотинка замотала рогульку в тряпку и тогда уж попробовала ее испытать, не выпуская вовсе из рук.
Закрепленный волшебством помысел Юлия утягивал хотенчик в сторону нижнего города. Этого можно было ожидать… хотя, по правде говоря, можно было ожидать и другого. Золотинка не удивилась бы, если бы помыслы Юлия занимал Вышгород. Но власть, как видно, не увлекала потерявшего престол государя. А то, что его увлекало — Притворная или Лживая, попросту говоря, Золотинка… ведь любил он все ж таки Лживую, а не Золотинку, которую не успел узнать, — эта ложь не обязательно обреталась в Вышгороде. Ничего удивительно, что хотенчик указывал нижний город.
Где бы она ни скрывалась, Ложь, вверху или внизу, справа или слева, Золотинка имела средство распознать и отыскать ее в любое время дня и ночи.
Она загадочно усмехнулась, упрятала прилежно обернутое в тряпицу желание Юлия — и тут приехали. Паром жестко ткнулся о пристань, повсюду заговорили.
— Что везешь? — На паром по-хозяйски взошли стражники в ржавых кожаных куртках и при бердышах.
Надо думать, это были таможенники. Золотинка помнила, что в родном ее Колобжеге имелось две таможни, одна в порту, другая на торгу. Как обстояло дело в столице можно было только предполагать, наверное же, двумя таможнями тут не обошлось.
— Зерно, господин десятник, четыре четверти, — угодливо сказал возчик, и Золотинка, чуя неладное, торопливо развязала мешочек с пеплом, чтобы распылить его вокруг себя.
Она едва успела обморочить замкнутое кибиткой пространство, как спереди заглянул стражник, недовольный мордатый дядька в помятом шлеме. Перегнувшись через козлы, где лежал оставленный возчиком кнут, стражник чихнул. Недолго было бы тут догадаться, отчего защекотало в ноздрях, — имей только стражник чуть больше смекалки или, по крайней мере, усердия к службе, но мордатый небритый дядька еще раз чихнул и, вместо того, чтобы смекнуть, трахнул кулаком мешок, а потом другой, немногим только не дотянувшись до затаившего дыхания пигалика. Заглянул с передка и хозяин. Он несколько удивился, не обнаружив под навесом мальчишки, но не успел свое удивление осмыслить, озабоченный не мальчишкой, а благорасположением стражников.
— А под мешками что? — спросил тот, недовольный, еще раз глянув невидящими глазами туда, где таился оборотень.
— Это в каком же, позволительно сказать, смысле? — залебезил хозяин. — Как есть ничего. Мы власти послушны…
— Че-его?!
— То есть я говорю послушны, — испугался хозяин, суетливый тщедушный человечек с воспаленными глазами.
Повозка, тяжело западая колесами на неровностях, скатилась по сходням на берег, и странные таможенники не тронули ни одного мешка, чтобы перевесить зерно.
— Тебе куда, малый? — малую долю часа спустя оторопело спросил возчик, таким вот образом выразив свою удивление, когда обнаружил мальчишку среди мешков. Телега тяжко постукивала по булыжникам мостовой. «За что мы вас, пигаликов, не уважаем, — говорил бегающий взгляд воспаленных глаз на багровой роже, — так за это вот обольщение — неуловимость». А вслух он сказал с известной осторожностью и даже долей подобострастия: — Мы стоим на Поварской. На извозчичьем двору. До Поварской я тебя довезу. Лады?
— Лады, — покладисто согласилась Золотинка.
Возчик пожал плечами, хотя это было уже излишним после достигнутого соглашения и хлестнул концами вожжей лошадь; он шагал рядом с повозкой, а Золотинка ехала на мешках.
Занимаясь котомкой, она снова достала укутанный в тряпку хотенчик и не утерпела испытать. Сверток, выворачиваясь из рук, показывал на восток, направо по ходу движения, во всяком случае. Сидя в закрытой повозке на кривых улицах пасмурного города не просто было отличить восток от запада, но никакого сомнения не оставалось, что хотенчик тыкался в правый бок кибитки.
Понятно, что Золотинка не стала бы придавать этому обстоятельству решительно никакого значения — не собиралась же она разыскивать без промедления Притворно-Лживую соперницу! — когда бы малую долю часа спустя сверток с желанием Юлия не выскользнул по недосмотру из развязанной торбы — Золотинка ахнула. Она поймала беглеца на самом задку повозки, и чудом только не произошло непоправимое: вздыбленная рогулькой тряпка не выскочила на улицу пред восхищенные взоры зевак.
Сжимая в горсти сверток, она подрагивала и подскакивала на мешке, сотрясаясь вместе с телегой на дорожных колдобинах, и теперь только, не сразу, сообразила, что хотенчик бросился назад. Не вправо, а назад, как если бы телега успела уже где-то повернуть.
Но этого как раз не было, Золотинка не помнила поворотов. Однако, если не поворачивала телега, выходит, что великая государыня Зимка-Золотинка носилась сейчас вкруг повозки, вроде нетерпеливо жеребенка, заходя то с одного боку, то с другого.
Каким бы диким ни казалось это несуразное предположение, Золотинка не удержалась от того, чтобы высунуться за рваный, в лохмотьях полог. На расшатанной, кривобокой улочке действительно происходили события: задравши малышу рубаху, озабоченная мамаша, уткнула несчастного головою себе в подол, чем лишила всякой возможности защищаться, и лупила веником. Малыш ревел. А праздный народ: две соседки, коробейник, не спускавший с макушки поднос с товаром, и мальчишка в отрепьях — сосредоточенно наблюдали за наказанием, так словно бы ожидали немедленного разрешения некоего животрепещущего вопроса.
Более важных событий на грязной и бедной улочки не примечалось. Вряд ли все эти люди были настолько уж заняты малышом, чтобы не заметили появления великой государыни, если бы та и в самом деле вздумала кружить у повозки.
Так и не разрешив недоумений, а только лишь их усугубив, Золотинка закинула на спину котомку и, зажавши сверток с несуразным помыслом Юлия, спрыгнула на разъезженную улицу, где плавала в лужах гнилая солома и свежий конский навоз.
Голос благоразумия подсказывал ей, что в волшебных делах нельзя оставлять без разгадки даже безотносительные, ни на что не годные и ни к чему, казалось бы, не ведущие пустяки. Притворно зевая, Золотинка прошлась по улице и в первой попавшейся подворотне, где можно было с соблюдением всевозможных предосторожностей испытать хотенчик, остановилась, закрыв собой сверток от улицы.
Хотенчик Юлия был, может статься, не совсем здоров. Теперь он показывал в противоположную сторону. То есть туда именно, где скрылась, увязая в грязи, оставленная Золотинкой телега.
А не меня ли саму имеет в виду хотенчик? — мелькнула шальная мысль, но не успела Золотинка встрепенуться, как сообразила, что даже и при таком, в высшей степени благоприятном и лестном заключении, невозможно объяснить, почему хотенчик указывает на уходящую телегу. Какую бы дьявольскую проницательность ни выказывал хотенчик, угадывая под личиной пигалика прекрасную, достойную любви душу, все ж таки — как ни крути! — Золотинка здесь, а не там на телеге. Если хотенчик имеет в виду того, кто сидит на телеге, то опоздал. Там никто не сидит, даже возчик — он идет рядом.
Лучшие качества Золотинки: школярское прилежание, исследовательский задор и достоинство не последней в Словании волшебницы — заставляли ее искать ответа, чем дальше, тем больше погружая в пучину неразрешимых противоречий. В течение двух или трех часов, не присаживаясь, кружила она по городу, всякий раз, едва предоставлялась малейшая возможность, доставая хотенчик, — и ничего.
Хуже, чем ничего. Это «ничего» и само как будто кружило по городу, показывая Золотинке язык. Далеко уже после полудня измученная бестолковщиной Золотинка застряла в толпе зрителей на площади, где обезьянка скоморохов, нацепив на облезлую голову шапочку, объезжала взнузданного, но без седла медведя. Возбуждение в толпе царило такое, что можно было без особых опасений испытать хотенчик прямо на площади. Золотинка и воспользовалась этой возможностью.
Хотенчик указывал вверх. Словно ослеп, замотанный в тряпицу. Тянулся острым концом в небо. Или, скорее, показывал на кровлю большого двухъярусного дома. Предмет Юлиевых мечтаний следовало искать на крутых скатах соломенной крыши, где не удержалась бы даже птица.
Разве кот. Да и тот взобрался на самый конек, умазанный глиной гребень, и оттуда уже, расположившись не без удобства, взирал на представление. Похоже, это был чрезвычайно благоразумный
