высится ничего не прощающий Рукосил, а еще дальше маячит ночным видением Золотинка. Этих-то бравым наскоком не возьмешь. Дико и подумать, чтобы Юлий спасал жену свою Золотинку от… Золотинки.
Напрасно однако, мучаясь затянувшейся неподвижностью, Зимка забегала мыслью к будущим неприятностям, хватало и нынешних. Низко ширяющий над землей, маячащий то там, то здесь змей в мгновение ока закрыл вдруг полнеба, поднятый крыльями вихрь растеребил тонкие ветви ивы, в истошном припадке забились узкие листья, и раздался режущий уши свист. Беглецы, вжавшись в тину, оглохшие, ошеломленные, едва находили случай переглянуться.
Тонкий шнур огня из змеевой пасти хлестнул по земле, перекидываясь, как тугая веревка, — стремительным лётом змей подпалил лес. В считанные мгновения послышался треск разгорающегося пожара. Небо окуталось сизыми клубами, начинала подвывать и гудеть, занимаясь, огненная буря.
Поднявшись в грязи по пояс, Юлий озирался, выглянула и Зимка — стог сена в ста шагах от ручья полыхал чадным факелом, стеной горел лес, те самые чащи по косогору, где Зимка чаяла найти убежище среди рослых папоротников. Жаркое дыхание пожара ощущалось даже здесь, на болоте. Чахло дымилась трава.
Не найдя беглецов, змей, надо думать, вознамерился выжечь все огражденное кольцом блуждающего дворца пространство. Уродливая тень носилась сквозь дымные тучи, змей круто бросался с высоты, со свистом выплескивая из пасти режущие струи огня, они двоились, троились огненными клинками. Пожары пылали со всех сторон, невозможно было понять, что горит.
Воющие вихри вздымали тучи искр и пылающих головней, горячие огни сыпались с неба, так что приходилось нырять с головой в жижу. И не продохнуть, трудно стучит сердце. Ветер ходил и менялся, временами все заволакивала непроглядная гарь, и вдруг распахнулось поле. Далеко-далеко бежал выскочивший, видно, из охваченного огнем укрытия человек, крошечное подобие человечка, закорючка, какую рисуют дети. Видно было, как он мелькал конечностями в отчаянной надежде спастись от настигающей тени, — за расстоянием стремительный бег казался усилием ползущей козявки… Низко скользнув над землей, змей чиркнул огненным пальцем и человечек исчез, как сдуло. Новый порыв ветра заслонил видение дымным смрадом.
А угловатая тень, махая крыльями, вздымалась ввысь — все, что можно, уже пылало, змею не хватило воздуху и пространства. В серых угарных облаках парил он свободнее и шире и вдруг свалился с выси, рухнул вниз, выгнув дугой крылья и растопырив ножки, чтобы смягчить удар оземь. Мелькнул, прочертив небо, и пропал.
Кажется, это было далеко. Зимка плохо разбиралась в расстояниях, а дымная кутерьма и вовсе все путала, но, кажется, это случилось где-то у дальней границы блуждающих дворцов. Может быть, даже за их пределами.
— Кого-то он там приметил, — протянул Юлий без уверенности.
Что бы они себе ни думали, что бы ни воображали, змей не заставил себя ждать с новыми чудесами: он взвился, различимый, как крупная птица… и он кувыркался в воздухе. То ли буйствовал, то ли играл — явственной причины безумств невозможно было усмотреть. Беглецы напрягали взор, моргали и мотали головой, чтобы стряхнуть стекающую с бровей грязь.
Впрочем, не замешкали они и снова плюхнуться в тину — набирая высоту в мучительной борьбе с самим собой, змей летел к ручью, хотя и забирал южнее, на тусклое, размытое пятном солнце. Косые столбы дыма, слившиеся в подоблачной выси в сплошную мглу, скрыли его из виду… и опять он вынырнул, выгребая костлявыми лопастями крыльев против ветра.
Он поднялся так высоко, что беглецы, хоть и не устояли против лягушачьей потребности искать укрытие в болоте, не прятали головы, провожая чудовище взглядом.
— Похоже, убрался, — пробормотал Юлий с некоторым недоумением.
— Гляди! — воскликнула Золотинка, вскидывая руку, от которой полетели ошметки тины и зеленая гниль.
Юлий и сам видел: змей сучил лапами, извивал на лету шею, пытаясь стряхнуть желтую крапину, что засела у него близ груди, уцепившись, как представлялось, за ляжку передней ноги.
Ничего не зная об отрубленном пальце Лжевидохина, о походе истукана к блуждающим дворцам и о последних его скитаниях вслед за ширяющим по кругу змеем, Зимка не признала в этой желтой занозе медного истукана, хотя невероятная мысль о Порывае и мелькнула у нее в голове. Еще менее того понимал что-нибудь Юлий. И однако, не оставалось уже сомнений, что, болезненно извиваясь в неровном, судорожном полете, бестолково отмахивая крылами, змей забирает все выше, все дальше… Можно было видеть его едва уловимой точкой… Вот и точка пропала, растворившись в виду похожих на выщипанные перья облаков.
Повсюду полыхали разгоревшиеся в полную страсть пожары, но все это очень… до стеснения в сердце походило на избавление. И уж на передышку так точно.
Прошел час и другой, змей не возвращался. Этому можно было поверить.
Выжженные поля, где стояла прежде бурая рожь, покрылись седым покровом, ближний перелесок, предстал сплошным кострищем в чересполосице черных и красных углей, оголилась кривая черта холма. На месте стога зияла горячая язва. Всюду курились дымы и веяло пеплом. Трудно было дышать, малейшее движение отзывалось потом и неистовым сердцебиением, но небо над головой уже очистилось, ветер сносил гарь, обнажая ближнюю гряду дворцов, тогда как противоположный край каменного кольца пропадал в дыму.
А на болотистом поседевшем по зелени лугу, хватало простору, чтобы валяться, раскинув руки в бездельном изнеможении, и время от времени опять находить друг друга, нащупывать и оглядывать — касаться рукой, бедром, взглядом…
Ободранные, в коросте подсохшего ила и ряски, они расхохотались.
Смех этот, не совсем здоровый, значил, что змей уже не вернется.
Приметная среди пепельных окрестностей дорога вывела их к деревушке. За пожарищами, где торчали черные печные трубы, неким чудом стоял покривившийся и гнилой амбар. Плетень и яблоня с почернелыми плодами. Провал погреба — разило плесенью. И уцелел на отшибе колодец.
Понадобилось ведер десять холодной, свежей воды, чтобы утолить и жажду, и потребность в чистоте. Чтобы надурачиться вдоволь и наплескаться, чтобы до сердечного помешательства изумиться волшебным превращениям, которые сотворила простая колодезная вода, обращая чертовы рожи в лица, сообщая проворство пальцам, необъяснимую прелесть щиколоткам, волнующую тайну плечам.
Золотинка разделась, скинув мокрое платьице, оглянувшись, — были они одни, огражденные от всего мира — быстро развязала тесемки и спустила между ног короткие, до колен кружевные штанишки. Она переступила груду рваного шелка… Смех оставил Юлия.
Медлительно откинув на затылок пожар волос, Золотинка не опускала руки. Она не сутулилась, не пряталась на открытом ветрам просторе — не испытывала ни малейшей потребности прикрыться. Стройное, чуть огрузневшее в животе и бедрах тело ее сверкало россыпями холодных брызг. Вода не держалась на гладкой, потерявшей загар коже, не держалась в золотых космах — достаточно было встряхнуться… и только под мышками да между бедер сочились прерывистые струйки.
Карие глаза Золотинки сузились, губы застыли в неком подобии неверной усмешки, когда подошел Юлий, тоже раздетый и тоже мокрый… Руки, щека, разбитая бровь — всюду промытые ссадины.
Она уж и не пыталась улыбнуться. А Юлий… брови сошлись… лицо омрачилось мукой.
Зимка увидела это, потому что, страдая, обретала прозорливость. Ловкий, беззастенчивый ум ее охватывал болезненно ходящую по кругу мысль мужа. Юлий мучался. Жгучая нагота жены рождала в нем ощущение поруганного мужского достоинства. В бесстыжей наготе этой была скверна всего, что стояло между влюбленными. Но не было способа преодолеть эту муку, всю меру болезненности которой Зимка, однако, не понимала, — не было способа отстоять себя против страданий Юлия, кроме все той же наготы, кроме целительного бесстыдства, которое не знает сомнений, а значит, мук.
Расправив плечи, Золотинка глядела изваянием… и Юлий опустил глаза, словно опасаясь оскорбить жену мыслью. По свойству многих прямодушных и безусловно честных людей он иногда терял ощущение границы между мыслью и словом, так же как между словом и действием. В душевном смятении он…
Обвалилась гора. Потрясающий до нутра грохот стиснул уши — издыхающий гром, когда рушится
