А я ответила ей по-английски, пословицей:
— Хотеть — значит мочь!
Сияя от удовольствия, Инна Александровна поставила мне пятерку.
Сразу после школы я поехала к маме в больницу. И хотя я знала, что маме лучше и что опасность миновала, я все же очень волновалась, когда открывала тяжелую больничную дверь.
Вестибюль мне показался совсем другим — светлее и просторнее. Гардеробщица была тоже другая — худенькая старушка. Я сдала ей пальто и получила белый халат.
…Дверь четвертой палаты была приоткрыта. Я тихонько заглянула и увидела маму.
Мама ли это? Сердце мое больно сжалось. Какие у нее ужасные, розовые, шелушащиеся пятна на лице! А глаза! Красные и такие опухшие, что кажется, будто они вылезают из орбит! А Костя говорил, что ничего страшного! Утешал меня!
Зарыдав, я бросилась к маме и прижалась к ней. Мама вскрикнула от неожиданности и крепко обняла меня.
— Солнышко мое! Ненаглядная моя! — говорила она, отрывая мое лицо от своей груди и жадно глядя на меня своими бедными глазами. — Как я тоскую здесь без тебя, любимая моя девочка! Почему ты не приходила? Болела? Костя скрывал от меня.
— Чуть-чуть простудилась. Он меня не пускал.
— И правильно! Как вы там уживаетесь с Костей? Вы так не ладите, глупые мои!
— Ладим, ладим! Мамочка, тебе очень больно?
— Совсем не больно, я рвусь отсюда, но врачи обещают выписать не раньше чем через пять дней. Если бы ты знала, как у меня сердце болит о вас! От папы не было писем?
— Нет.
— Подожди, я надену халат, и мы выйдем, посидим где-нибудь в уголке.
— А тебе можно вставать?
— Можно, можно.
Мама надела серый больничный халат и встала, тяжело опершись на мое плечо. На минуту мне опять стало страшно.
— Мама, а ты правда видишь?
— Вижу, не бойся. Только мне еще трудновато ходить: не привыкла, что один глаз видит хуже. Это потом пройдет.
Мы вышли в коридор и сели на одну из скамеек, стоящих вдоль стены.
— Ты обедала?
— Нет еще. Я прямо из школы.
— Возьми у меня в тумбочке пирожки. Они немножко зачерствели, но все равно очень вкусные.
Я сбегала в палату, принесла пакет с пирожками. Мама смотрела, как я уплетаю пирожки, и плакала.
— Мамочка, не плачь! Тебе же больно!
— А, ерунда! — говорила мама, болезненно морщась и осторожно снимая слезы со своих шелушащихся щек.
Мимо проходила медсестра. Она взглянула на маму и строго сказала:
— Больная, не плачьте, а то доктора позову!
— Хорошо, не буду, — послушно ответила мама и улыбнулась сквозь слезы: — Видишь, как тут строго. Плакать и то нельзя. Скорее бы домой! Девочка моя, чем вы там питаетесь? Костя ничего не умеет…
— Еще как умеет! Мы прямо обжираемся! Вчера Женька курицу сварил, и картошка у нас есть, и пельмени! Наташа обещала пирог испечь!
— Да, я знаю, что Женина сестра вам помогает. Я ей так благодарна! И ей и Жене. Ты скажи Косте, чтобы не приходил каждый день. И ты не приходи. Вам заниматься надо. А ко мне часто с работы приходят, мне не скучно.
— А Костя завтра не сможет прийти. У него НСО.
— Точно НСО или ангина? — с тревогой спросила мама.
— Точно НСО, — соврала я.
— А как у вас с деньгами?
— Полно! Женька дал.
— Ну зачем же? Завтра у нас получка, я написала доверенность Катерине Федоровне, чтобы она за меня получила. Она вам принесет.
— Ладно.
— А со школой у тебя как?
— Ого! Пятерка по английскому сегодня!
Я старалась говорить весело, но не смотрела маме в лицо. Как посмотрю — не могу сдержать слезы.
— Не огорчайся, — сказала мама. — Это пройдет со временем. К папиному приезду пройдет.
— А хоть бы и не прошло, — сказала я. — Что, он тебя меньше любить будет, что ли?
— Конечно, нет, солнышко мое! Мне просто огорчать его не хочется. Ничего! Лишь бы у вас все было в порядке! Ну иди.
Мне было жалко уходить от мамы, хотелось рассказать ей подробно про нашу жизнь, но я понимала, что лучше ей кое о чем и не знать.
Мимо все время ходили люди, и я чувствовала себя скованной.
— Поцелуй от меня Костю, — сказала мама.
…Дойдя до конца коридора, я обернулась. Мама смотрела мне вслед. Свет падал сзади, и мамино лицо показалось мне прежним. Я помахала рукой и стала спускаться по лестнице. Все пройдет! Главное, что маме уже не больно.
Улица перед больницей была залита солнцем. Сверкали лужи, чернели по краям мостовой кучки свалявшегося снега. Здание Театра юного зрителя приветливо манило своими афишами и фотографиями. Я шла и улыбалась.
***
Конечно, мы не послушались маму и продолжали навещать ее каждый день. Два дня ходила я одна, потому что Костя плохо себя чувствовал. Я говорила маме, что он перегружен занятиями. Она не очень верила, хотя отчасти это было правдой: Костя занимался, лежа в постели. Венька носил ему книги из библиотеки.
Деньги, которые дал Женька, кончились, — удивительно, так быстро расходуются деньги, если покупать венгерские ватрушки. А я покупала их сразу помногу, потому что каждый вечер к нам кто-нибудь приходил. Особенно часто Костины друзья. И мы все пили чай в Костиной комнате.
Меня не прогоняли. Сколько интересного я узнавала в эти вечера! Приходил Костин школьный товарищ Саша — он недавно вернулся из армии и рассказывал разные случаи из своей жизни на восточной границе. Пришла Катерина Федоровна, мамина сослуживица, принесла нам получку и тоже сидела весь вечер, хвалила нас и ругала своих несамостоятельных детей.
Как-то днем после смены явился Женька и увидел, как я мучаюсь над математикой. Я пожаловалась ему, что ничего не понимаю и что у нас послезавтра контрольная. И отметка будет решающая. И мне суждена двойка.
— Что же ты раньше молчала? — сказал Женька. — Это же элементарно.
И он стал мне объяснять, приводя смешные примеры. Может быть, именно благодаря этим примерам, над которыми я хохотала как ненормальная, я все поняла. То есть не все, конечно. Но в той неприступной каменной стене, которой была для меня математика, появились щели и даже бреши. И я подумала, что если бы Женька еще раз вот так со мной позанимался, стена бы рухнула. Я сказала ему об этом, и он ответил:
— Бу сделано!
Наташа приходила утром и вечером делать Косте уколы. Я ждала ее прихода с нетерпением. При ней в квартире становилось как-то теплей. По-моему, и Костя радовался ее приходам. Во всяком случае, когда она опаздывала, он начинал поглядывать на часы.
