«Собирались цыгане обычно на чьей-нибудь квартире, в предместьях Тулы. Составлялся хор. Женщины, в разноцветных платьях, ярких повязках, с перекинутыми цветными шалями через одно плечо, рассаживались полукругом впереди. За ними выстраивались стройные, смуглые човалы с гитарами, в разноцветных шелковых рубашках и плисовых безрукавках. Перебирая струны, стоя впереди хора, дирижер вдруг едва заметно поводил гитарой, и тихо, чуть слышно, одним дружным вздохом поднималась песня; громче и громче, быстрее, резче звенели богатые, могучие аккорды гитаристов. Темп все ускорялся, гости в такт прихлопывали ногами; быстрее, быстрее, громче, не теряя ритма, гитаристы уже всей кистью били по струнам, и вдруг спокойно выплывали цыганки, одна, другая. Они шли, то простирая к кому-то руки, то падая вперед, то, гордо откинув голову, снова опрокидывались назад, дрожа плечами и отбивая чечетку. Сверкали зубы, тряслись на шее золотые монисты. Кричали и гикали човалы, какими-то гортанными, отрывистыми восклицаниями поощряли сами себя плясуны, кричали гости. И вдруг из задних рядов вылетал плясун-човал. Он бил себя руками о колени, бил о пол, как сатана, кружился между двумя женщинами, метался между ними в бешеной чечетке, темп нарастал, гиканье становилось громче, гости кричали, возбуждение доходило до крайних пределов. Последний аккорд гитар, плясуны замирали… наступала тишина».
Лошади играли важную роль в деревенской жизни. Русские любили породистых коней. Они были такими замечательными наездниками, что три года подряд в Англии по выездке и конкуру[54] завоевывали престижный кубок короля Эдуарда. В 1914 году в России имелось больше лошадей, чем в любой другой стране мира — 35 миллионов. В то же время в Соединенных Штатах Америки, следовавших за Россией, лошадей было всего 24 миллиона. Россияне вывели немало замечательных, чистокровных пород — серые в яблоках, гнедые и вороные орловские рысаки прославили Россию еще в восемнадцатом веке и считались одними из лучших лошадей в мире для упряжи. Придавая важнейшее значение обеспечению чистокровности породы, государство оказывало финансовую поддержку конным заводам и учредило даже специальное управление коневодства. Лев Толстой так любил лошадей, что получив гонорар за «Войну и мир», приобрел на него большое поместье в двадцать пять квадратных километров под Самарой и основал там конный завод. На этом заводе одно время было четыре сотни чистокровных английских скакунов и рысаков ростопчинской и кабардинской пород. В своем поместье Толстой часто устраивал азартные скачки, в которых наездниками выступали местные киргизы.
Русские считали охоту на лисиц скучной и предпочитали охотиться на волков, медведей и лосей. Стремительную русскую борзую специально тренировали для волчьей охоты. В сопровождении целой своры таких быстроногих, изящных собак охотники верхом отправлялись за добычей. Обычно пара борзых натравливалась на волка, собаки по широкому полю бросались с двух сторон преследовать зверя наперехват и, прокусив ему холку, валили на землю. Станиславский писал: «После Петрова дня — начало охоты… В эти сезоны осени и зимы оживал псарный двор. По праздникам с раннего утра съезжались охотники, раздавались рога, шествовали конные и пешие доезжачие, окруженные стаями собак, с пением ехали охотники в экипажах, а за ними тащилась телега с провиантом… По возвращении их с охоты мы любили смотреть убитых зверей, потом происходило общее умывание или купание, а ночью — музыка, танцы, фокусы, пти-же, шарады.»
Тиссо рассказывает о том, как он жил в деревенском доме на Украине. В его комнате натертые до блеска полы из дуба были устланы волчьими шкурами, яркие синие с красным занавески украшали окна, выходившие на маленький деревянный балкон. «Ночи в степи были великолепными. Повсюду блики золотого и синего. Казалось, будто небо освещали тысячи мелких вспышек, подобных блеску бриллиантов… После того, как при свете факелов, под звуки охотничьих рожков, выстрелов и радостных возгласов возвращались охотники и загонщики, они танцевали всю ночь напролет».
Природа щедро одаривала русскую провинцию. В лесах и полях водилась дичь, малые и большие реки, пруды и озера кишели рыбой. Один английский путешественник побывал во времена Петра Великого в степи и восхищался дикими цветами и травами, которые «роскошным ковром покрывают степь, лишь только стает снег. Спаржа, самая замечательная, которую мне когда-либо приходилось есть, росла так густо, что в некоторых местах ее можно было косить». В 1792 году Уильям Кокс в книге «Путешествия» писал: «Грибов так много, что они составляют существенную часть крестьянской пищи. В каждом сельском доме я наблюдал изобилие грибов, а проходя по рынкам, зачастую поражался, как много грибов там продавали; их разнообразие впечатляло не менее, чем количество; грибы были белые, коричневые, желтые, зеленые и розовые. Русские крестьяне отлично разбираются в них и передают свои знания из поколения в поколение. Многие грибы, которые не отваживаются употреблять в нашей стране, русские из разных слоев общества едят ежедневно». Тысячи огромных корзин, тысячи телег с грибами, по его словам, доставлялись в Москву из сел. Крестьянки с детьми несли множество раскрашенных лукошек из бересты, наполненных грибами, и продавали их в городах. Крестьяне заготавливали грибы, сушили и солили, и в долгую зиму эти припасы заменяли им свежие овощи.
Другой англичанин, путешествовавший по российской глубинке в 1873 году, писал: «Огромные количества лесной земляники и малины растут в России, а также много красной и черной смородины… В северных районах есть желтая ягода, своей формой напоминающая шелковицу, под названием
Русские любили подолгу сидеть за бесконечными трапезами, особенно характерными для сельской жизни. Страницы рассказов Гоголя и Чехова содержат множество описаний обильных обедов в деревне; Лев Толстой с восхищением вспоминал
Много усилий тратилось на приготовление различных кушаний, начиная со щей, основного блюда крестьянского обеда. В деревенских домах имелись просторные кладовки, в них хранили полный набор продуктов, достаточный для того, чтобы пережить долгие зимние месяцы. Одна русская дама описала в начале двадцатого века кладовые в провинциальном доме, в котором ей довелось жить. Это «просторные светлые комнаты с широкими окнами и рядами полок вдоль стен. На одной стене от пола до потолка были размещены крюки, на которых висели копченые окорока и языки, целые свиные бока, домашние колбасы и сыр. Под полками стояли кадки с маслом, мешки с гречей и другими крупами, бочки с мочеными яблоками, грушами и солеными грибами, лари с солью и мукой, сушеные бобы и грибы, суповая зелень, горох, мешки с сушеными яблоками и другими фруктами и сахарные головы. На верхних полках отводилось место для больших банок с различными соленьями и маринадами. Здесь же хранили несколько сортов грибов, свеклу, морковь, репу, помидоры, цветную капусту, лук, огурцы, фасоль, краснокочанную и белокочанную капусту, лук-порей, дыни, арбузы, вишни, дикие яблоки, груши и крыжовник. На других полках в огромных банках стояли разнообразные варенья из ягод и фруктов всевозможных сортов, и, наконец, «четверти» и «сороковки»[55] с сиропами, которые зимой употребляли для приготовления мороженого, кремов и желе, домашних фруктовых конфет и цукатов. Кроме того, имелся большой ледник с продуктами.
Капусту квасили в больших количествах. Во время уборки урожая семья среднего размера покупала целый воз капусты, а если семья была велика, то и еще больше. В конце августа все дворы выглядели примерно одинаково: в углу были свалены горой кочны, а посередине 5–6 женщин, вооруженные сечками, рубили капусту в двух-трех корытах, стоявших на столе. Потом солили огурцы. Морковь, репу и свеклу укладывали в большие ящики с песком, яйца хранили в золе, овсе, в липовом настое или в растительном масле. Цветную капусту развешивали по стенам или подвешивали к потолку кладовки.
Все настойки, наливки и шипучие вина делали дома, и их запасов хватало на всю зиму. Заготавливали также уксус и горчицу, растительное масло и дрожжи, разных видов мясо и рыбу…»
