– Тебе нельзя здесь оставаться!
С этими словами мать скинула бархатные домашние туфли и стала отдирать от своей сорочки прозрачные ярко-красные кружева.
– Доченька, это все, чем я могу тебе помочь. Неужели тебе недостанет смелости? Да, Мейглин, тебе придется бежать, я чем стоишь.
Девочка остановилась. Теперь ей было страшно за мать.
– А что будет с тобой, мама? За это хозяйка тебя…
– Тише, дитя мое. Не беспокойся обо мне.
Мать чуть помешкала, затем решительно начала сбрасывать с себя платье, насквозь пропахшее дешевыми духами. Потом она помогла Мейглин одеться. Увы! Расшитое блестками платье было чересчур тонким, а материнские туфли, даже подвязанные кружевами, оказались слишком велики для детских ног.
– Я вскоре сама превращусь в кусок льда, – упиралась испуганная Мейглин.
При всей безвыходности ее положения побег казался ей совершеннейшим безумием. Девочку вдруг пронзила мысль: теперь мать готова пожертвовать собой, только бы ее спасти. Так зачем же было рожать ее неизвестно от кого? Разве мать не знала, какое будущее уготовано дочерям продажных женщин?
Должно быть, мать прочла эту невысказанную мысль. Встряхнув поредевшими волосами, у которых хна давно забрала их естественный блеск, мать прошептала:
– Выслушай меня, Мейглин! Я должна кое-что рассказать тебе. Ты не жди подробных объяснений; теперь уже не до них. Наверное, ты считаешь себя незаконнорожденной? Нет, Мейглин! Когда я попала сюда, я уже была беременной. Слышишь? Я была замужем и находилась на восьмом месяце, когда сторонники мэра подняли бунт, погубивший мою семью. Твоего отца звали Эган Диневаль. Он происходил из старинного рода. Он погиб в Ирле, сражаясь вместе со своим королем против Дештира. Я осталась вдовой, но на этом мои беды не кончились. Обезумевшая толпа разгромила Тэранс, где мы жили. Мне пришлось спасаться бегством, иначе меня казнили бы, не посмотрев на живот. Люди боялись пускать меня к себе, и я не представляла, где буду рожать. В конце концов я очутилась здесь, в публичном доме. По моему выговору хозяйка сразу поняла, что я за птица. Но у меня была привлекательная внешность, а для этого ремесла много говорить не требуется. Хозяйка согласилась не донимать меня расспросами и даже помогла научиться говорить, как здесь принято. За это я стала одной из ее продажных женщин. Я продала себя, но не тебя. О тебе в нашей сделке не было и речи.
– Так ты тоже… происходишь из клана? – содрогнулась от нового ужаса Мейглин. Слова матери единым махом разрушили последний оплот в ее жизни. – И ты только сейчас мне об этом говоришь?
– Да. Я не могла раньше.
Полумрак мешал Мейглин разглядеть лицо матери. Но девочка чувствовала, с какой гордостью та произнесла эти слова. И выговор у нее был иной, совершенно не похожий на униженный лепет, каким мать привыкла разговаривать с теми, кто ее покупал.
– Теперь, Мейглин, ты знаешь свое происхождение и свое наследие.
– Проклятие, а не наследие, – прошептала потрясенная Мейглин.
Жизнь девочки и прежде не была безоблачной, но такое ей не снилось даже в самом страшном сне. Она оказывалась на одной стороне с теми, кого преследовали, не жалея ни их, ни своей крови. Люди из кланов были уцелевшими остатками родовой аристократии, некогда правившей в городах. С тех пор как по континенту прокатились бунты, поколебавшие власть верховных королей, людей из кланов ненавидели, преследовали и убивали на месте.
– И ты говоришь, хозяйка знает об этом? Даркарон милосердный, пощади нас!
Нынче в большинстве городов правили мэры, мечтавшие искоренить кланы. Этого же требовали торговые гильдии, чьи доходы страдали от нападения кланов на торговые караваны. За голову каждого убитого «варвара» (так в городах именовали людей из кланов) выплачивали щедрое вознаграждение. В желающих его получить недостатка не было. Особые отряды безжалостных убийц, которых быстро прозвали «охотниками за головами» каждый год клялись, что полностью покончат с остатками рядовой аристократии. За сочувствие к «варварам» или помощь им можно было легко поплатиться жизнью. Неудивительно, что хозяйка публичного дома торопила Мейглин заняться ремеслом продажной любви. Ее мать никто не рискнет взять ни в прачки, ни в швеи.
Все ужасы этого утра показались Мейглин детской забавой по сравнению с тем, что она узнала от матери.
– Значит… тебя могут убить только потому, что ты из клана? Только чтобы получить награду властей?
– Нас обеих.
Схватив девочку за руку, мать безжалостно потащила ее к выходу.
– Ты думала, они тебя пощадят? Почему я и твержу, что ты должна бежать отсюда!
Мейглин, боявшаяся, что ее ждут годы постыдного ремесла, даже не догадывалась о коварстве хозяйки. Там, где пахло хорошими деньгами, хозяйка не привыкла церемониться. Она намеревалась дорого продать девственность Мейглин и торговать ее свежим девичьим телом, пока на него есть спрос, а потом… потом продать и ее, и мать охотникам за головами.
– Выбирайся отсюда и живи! – твердила мать, продолжая тащить Мейглин к двери. – Беги и не оглядывайся, дитя мое! Запомни: ты – дочь Эгана Диневаля. Не забывай своего происхождения! И не стыдись его. Твой отец ничем не запятнал собственное имя.
Сверху донеслись громкие проклятия Квинката. Верзила обнаружил, что каморка пуста.
– Беги, Мейглин.
Глотая горькие слезы, обреченная мать вытолкнула дочь навстречу ледяному ветру.
– Исчезни из Дёрна и никогда не возвращайся в этот город.