авоську, довольная, что никто не пришел спозаранку поздравить ее с праздником трудящихся всего мира. День был теплый, солнечный, и, шагая по Кореневскому шоссе, к кладбищу, она прошла мимо проулка, где жила Ячменева, тетка несчастного Сашка, замученного извращенными урками и брошенного умирать от несуществующего туберкулеза. А возможно, был и туберкулез.
«Зайти бы нужно? Но нет! Помощи никакой, одно сочувствие». Володя не докучал ей вопросами: «Где была? Что делала?» Он терпеливо ждал, когда она распрощается с прошлым, скромно предлагая свою помощь, за что и был награжден таким нежным и ласковым взглядом, полным преданности и обещания счастья, что душа его сладостно запела: «Неужели? Неужели!»
ПОПАЛАСЬ, КАКАЯ КУСАЛАСЬ!
… не страшен мне призрак былого,
Сердце воспрянуло, снова любя…
Вера, мечты, вдохновенное слово,
Все, что в душе дорогого, святого, —
Все от тебя!
В день Победы, девятого мая, ровно год спустя, когда Надя покинула Речлаг, Воркуту, она вышла замуж, как и обещала Володе. Елизавете Алексеевне она уже сказала, что выходит замуж, сказала, за кого, и со всеми подробностями, и пригласила на свадьбу.
— К сожалению, я на все праздники уезжаю в Киев, к сестре, но от души поздравляю тебя, девочка! Будь счастлива и не забывай своего призвания! — Она обняла Надю и расцеловала в обе щеки. Наде показалось, что в ее небольших, умных глазах блеснули искорки слез. Елизавета Алексеевна давно уже перестала быть чужой, и ее суровая строгость не пугала больше Надю.
Рита с радостью приняла приглашение:
— Яшка все праздники «деньгу зашибает», я одна как перст. Приду обязательно! — и тут же записала адрес.
Из своей бригады она пригласила Аню со Степаном Матвеевичем. Но Аня отказалась сразу же. Сослалась на то, что днями получила двухкомнатную квартиру и очень «растряслась».
— Не обижайся, на свадьбу идти — две сотни нести мало, а у нас со Степаном до получки полсотни всего осталось.
— Возьми у меня! — с готовностью предложила Надя. Она уже знала, что на днях Аня со Степаном Матвеевичем стали наконец законными мужем и женой, но никому об этом не спешили говорить, хранили в секрете.
— Спасибо! Может, и возьму, если совсем на мель сядем! — пообещала Аня.
Ликующая Москва праздновала девятую годовщину Великой Победы.
— Это и моя победа! — радостно завопил Володя, хватая в охапку уже одетую в белое платье невесту с гирляндою бело-розовых мелких розочек в темных волнах волос.
— Болван! — с сожалением покачала головой Серафима Евгеньевна. — Оболтус!
Надя вспыхнула, но сдержалась. С пылающими щеками, подавляя с трудом в себе гнев, она проговорила:
— Конечно, вам лучше знать, каков ваш сын. Вы его мать, а мне он показался и хорош и умен. Ошиблась, значит!
Татьяна обняла ее за плечи и насмешливо сказала:
— Не обращайте внимания, ревность матери к сыновьям — это неподавляемо, неистребимо.
Володя в страхе зажмурился:
— Уже! Начинается!
Несмотря на мелкие неурядицы, вечер получился веселым. Татьяна настояла, чтоб ужин был не в ресторане, как это стало модным в последние годы, а у себя дома, и чтоб готовые блюда привезли из ресторана. Стоять у плиты с готовками домашних разносолов было некому. Фрося, домашняя работница Субботиных, ушла, презрительно передернув плечами.
— Выдумали, тоже! Свадьбу в день Победы гулять! Терпежу им нет в другой день. Кому охота в такой праздник на кухне торчать!
Пришли товарищи Володи, кто с женами, кто с девушками, а кто и просто — по-холостяцки. Женщины все молодые, красивые, модные. Многим, наверное, показалось странным — со стороны невесты не было родни, хотя друзья Володи уже знали, что внучки Маши больше нет. Зато Рита покорила всех: приехала в каком-то «обалденном» вечернем длинном платье, усеянном блестками и еще чем-то, что сверкало и переливалось на ней. Она сразу завоевала симпатии мужской половины и кокетничала напропалую при неодобрительных взглядах Татьяны.
Когда раздались победные залпы салюта и фейерверки взметнулись в небо, Володя под крики «горько», со счастливой улыбкой целовал свою невесту, приговаривая: «Попалась, кобра!», «Попалась, какая кусалась!».
После долгого ужина с криками и поздравлениями Рита, к общей радости, села за рояль и заиграла что-то бравурное и очень знакомое, а что? Надя не вспомнила. Потом Татьяна попросила ее спеть, а ее и просить особо не надо было — всегда рада-радехонька.
— Пожалуйста, только уж нам, а не ему, твоему Ромео! — тихо, с насмешкой сказал Володя, провожая ее к роялю.
Пришлось постоять, подумать, что спеть, когда все, что было пропето ею, всегда только ему. Но вспомнила и шепнула Рите:
— Давайте наш любимый: «Не уходи!»
Они обе любили этот романс, и иногда, под грустное настроение, пели его, не забывая соблюдать все правила вокала. Однако сегодня Наде захотелось спеть его так, как когда-то научила ее петь этот старинный романс Елизавета Людвиговна Маевская. Исполнять, а не только петь!
«Начинай вполголоса и медленно, — говорила она Наде, — Умоляй, проси! «Не уходи, побудь со мною!» Признайся ему, застенчиво и стыдливо: «Я так давно тебя люблю!» И дальше, не в силах сдержать свой порыв, обещай ему всю себя, не скупись! И в полный голос: — «Тебя я лаской огневою и напою и утомлю…» Поняла, как надо петь?»
Слово за словом был пройден весь романс, и на репетиции Наташа Лавровская повторила ей опять, свою самую большую похвалу: «Сама себя перепрыгнула!»
Но тот, для кого она выкладывала в пении всю душу до последней искорки, никогда не услышал ее, да и петь на лагерной сцене Наде не пришлось.
Концерты в ОЛПе приурочивались к праздникам, а их после нового 53-го года больше для нее не было. 8-го марта был «великий» траур в зоне — умер Сталин, к 1 Мая опер Горохов вычеркнул ее из программы. Не гоже вольняшке средь зечек распевать. Она уже была амнистирована, а потом события развернулись так, что ей было вовсе не до пения.
И покуда гости щедро расточали похвалы ее голосу, она с грустью вспомнила и холодную столовую, со скользким, никогда не просыхающим полом, и Наташу Лавровскую с аккордеоном из труппы Дудко, и того, кому предназначался этот романс, и затосковала… Но стоило ей окинуть взглядом веселое, улыбающееся общество, как в голову пришла озорная и дерзкая мысль: «А что будет, если я спрошу их сейчас: «А вы знаете, кто я такая?» Вот этот стиляжка, который присосался к моей руке липкими губами, наверняка, воскликнет: «Вы Богиня!» или что-нибудь в этом роде. А я им скажу: «Осечка! Я не Богиня, я просто бандитка из шайки беглого каторжника Бена Джойса! Читали «Дети капитана Гранта»? там о нем написано. И пока они не очухались от изумления, негодования и прочих эмоций, добавлю еще того пуще! Скажу: «Да- да, не таращьте на меня свои зенки, я правду говорю, — сидела за бандитизм с убийством почти пять лет в Воркуте! И поделом мне! Так мне и надо! Я— дрянь! Я — мерзавка! Я погубила двух парней! Но за них меня
