— Чего стучишь? Иди, — подтолкнул он ее и распахнул дверь.
Чудный запах свежего хлеба ударил ей в нос, голова пошла кругом, пришлось ухватиться рукой за косяк, чтоб не упасть.
— Эй, там! Дверь плотней закрывайте, не лето! — крикнул неприветливо кто-то из глубины пекарни.
Откуда-то появился невысокий, желтый лицом, раскосый человек, не то мальчик, не то просто низкорослый.
— Сто надо, деуска? — спросил человечек.
— С Кирпичного я, за хлебом приехала!
— Так, так, — закивал он головой. — Готов хлеб, забирай надо.
«Комяк или ненец», — решила Надя, но не успела хорошо разглядеть его, как человечек быстро нырнул обратно.
— Мансур, Мансур! Там женщина за хлебом приехал, — услышала Надя.
Довольно долго никто не показывался. Наконец, вышел черный мужчина, с огромным торсом и короткими ногами, голый по пояс, весь запорошенный мукой. Не спеша вытер руки о грязное полотенце и, угрюмо взглянув на нее, спросил:
— Новая, что ли? Давай документ! — Надя с готовностью протянула накладную.
— Кто такая?
— Михайлова, с Кирпичного, — оробев, ответила Надя.
— Экспедитор?
— Хлеборезка!
— Мишаня! Отпускай Кирпичному! — крикнул черный и скрылся в проем двери, откуда несся хлебный дух.
Появился тот, кого, видимо, назвали Мишаней, неся впереди себя лоток, где в два рядка блестели черным глянцем ароматные буханки.
Надя схватила лоток, да не удержала, и хлеб посыпался на пол.
— Чего же ты, кулема! — заругался Мишаня. — Держать надо!
Вылетел Мансур и тоже гаркнул басом.
Надя нагнулась, и с полными глазами слез, стала подбирать с полу хлеб, но лоток поднять не могла, не было сил.
— Помогай надо деуска, — сказал маленький человечек. — Тяжело ей.
— Тяжело — не берись! — буркнул черный и одной рукой поднял с пола весь лоток.
Дверь отворилась, и Пятница ввалился через порог.
— Скоро ты? Сколько можно ждать! Быстро давай! — рассерженно обратился он к Наде.
— Тебе чего? Откель явился? — Лохматая громада Мансура с лотком в руке зависла над Пятницей.
— За ней пришел, в зону надо вести, копается долго, — нисколько не испугавшись, пояснил он.
— Да ты что? Иль зечка, что ли?
— Зечка она, зечка! — ответил за Надю Пятница. Удивительно, как быстро изменились пекари: забегали, засуетились.
— Так бы сразу сказала!
Вслед за Мансуром Мишаня быстро отволок все лотки, и хлеб мигом перекочевал на полки в хлебный ящик, что стоял в санях.
— Спасибо, спасибо, — только и успела поблагодарить их Надя.
— Ты теперь всегда будешь ездить? — спросил Мансур и улыбнулся белыми крепкими зубами.
— Кто знает, я человек подневольный, как скажут.
— Давай, давай, пошла! Нечего лыбиться тут, — сердито сказал, дернув поводья, Пятница. На пороге Надя обернулась.
— До свиданья!
Пекари смотрели ей вслед, как показалось, грустно и сочувственно, и от этого вся обида ее прошла. «Хорошие они», — подумалось ей.
Наступила долгая полярная ночь и сравняла все часы. Не было утра, не было дня и вечера, только ночь и сизые сумерки. К этому трудно было привыкнуть. Хотелось спать, спать не пробуждаясь. Хорошо еще, что в хлеборезке был самодельный репродуктор. Из этого черного решета доносились свистящие, хрипящие звуки, и при желании можно было узнать время.
Когда-то Дина Васильевна сказала Наде: «Человек так создан, что ему хорошо, когда чуть лучше, чем другим. Если ему хуже других, он угнетен, его гложет зависть, он злобится. Если несоизмеримо лучше, он будет бояться за свое благополучие. Но если человеку чуть лучше, чем другим, тогда ему хорошо, он почти доволен, ибо все постигается в сравнении». Конечно, ей лучше, чем тем, другим, и было бы совсем сносно, когда б можно было поговорить с кем-нибудь, расспросить, подружиться в конце концов, но капитан ЧОС строго предупредил:
— Замечу посторонних или какие сборища, вылетишь пробкой!
Среди этих женщин, одетых так одинаково, что если смотреть на идущую колонну издалека, выглядят они как единый черно-серый монолит, и только вблизи можно было различить их лица. Молодые, миловидные, изнуренные, усталые пожилые, угрюмые, с недобрым взглядом или понурые, безразличные, покорные своей горькой участи.
Хотелось узнать их поближе, спросить: «Как дошли вы до жизни такой, что возненавидели Советскую власть, ругали вождей, поносили партию, не желая строить светлое будущее своей Родины?» А, возможно, были оклеветаны и осуждены невинными, как и она? Ведь не могло быть у самого справедливого и ГУМанного правительства столько врагов, а тем более молодых женщин?
Как-то раз, встретив Надю в зоне, ЧОС окликнул ее:
— Эй, Михайлова, погодь!
Она остановилась. ЧОС сунул ей в руки небольшой лист бумаги, отпечатанный на машинке.
— На-ка вот! Грамотная? Читай, читай! — приказал.
Листок гласил:
ОЛП Кирпзавод № 2.
Норма отпуска хлеба при выполнении задания на 100 %.
1. Бригады кирпичного завода.
а) Горячие цеха, (посадка и разгрузка гофманских печей, формовка, откатка) 0,7 кг.
б) Бучильный цех, конвейер, погрузка автомашин, разнорабочие 0,6 кг.
2. Рабочие бригады за зоной. Подъемка ж-д путей, продбаза, разгрузка угля, леса, балласта. Разное 0,6 кг.
3. Зона,
а) Обслуга, (пищеблок, баня-прачечная, санчасть, пр. службы быта). В том числе работающий интруд 0,5 кг.
При невыполнении нормы — штрафные 0,4 кг.
Бур, карцер 0,3 кг.
Дальше шли имена начальства, которые решили, постановили, написали и подписали этот важнейший документ.
Надя обратила внимание — подпись ЧОСа стояла последней.
— Прочитала! — сказала она, возвращая листок.
— Все поняла? Прилепи у себя в хлеборезке, да на видном месте, над столом! Давай действуй, коль все поняла!
Понять было нетрудно, что написано, но понять, как можно просуществовать, работая целый день на пайке в 0,4 кг, или в буре на пайке в 0,3 кг., просто немыслимо! А еще того труднее понять, как можно заработать в гофманской печи — 100 %!
— Да, вот еще! — вспомнил ЧОС. — Ты мне на пересылке, что там про театр талдыкала?
