— Он прекрасен,— добавил мистер Моффат.
— Послушаем его,— предложил Уэндалл.
Они вернулись обратно к кафедре, и мистер Моффат сел за мануалы. Он потянул за выдвижной рычаг и нажал на клавишу.
Одинокая нота поплыла по сумраку. Старик нажал на педаль громкости, и нота сделалась слышнее. Она пронзала воздух, звук скакал и переливался под куполом церкви, словно бриллиант, выпущенный из пращи.
Старик вдруг вскинул руку.
— Ты слышал? — спросил он.
— Что слышал?
— Он вздрогнул,— сказал мистер Моффат.
Пока люди входили в церковь, мистер Моффат исполнял хоральную прелюдию Баха «Из глубины взываю я». Руки уверенно двигались по клавишам мануалов, длинноносые туфли танцевали по педалям, и воздух был полон живым звуком.
Уэндалл наклонился к нему и прошептал:
— Солнце все-таки вышло.
Над серебряной макушкой старика сквозь витражное окно просачивался солнечный свет. Радужной дымкой он повисал между рядами труб.
Уэндалл снова придвинулся.
— Звук, по-моему, совершенно нормальный.
— Вот подожди,— сказал мистер Моффат.
Уэндалл вздохнул. Подойдя к ограждению хоров, он взглянул вниз на неф. Вливающаяся по трем боковым приделам храма толпа растекалась по рядам. Эхо производимого ею шелеста усиливалось и затихало, словно шорох насекомых. Уэндалл наблюдал, как люди рассаживаются на темно-коричневых скамьях. Надо всем и повсюду плыла органная музыка.
— Псс,— позвал Моффат.
Уэндалл развернулся и подошел к кузену.
— Что такое?
— Слушай.
Уэндалл наклонил голову набок.
— Не слышу ничего, кроме органа и мотора,— сказал он.
— Вот именно,— шепотом ответил старик.— А мотора ты слышать не должен.
Уэндалл пожал плечами.
— И что? — спросил он.
Старик облизнул губы.
— Кажется, снова начинается,— пробормотал он.
Внизу закрылись двери. Моффат скосил глаза на часы, лежащие на пюпитре, потом кинул взгляд на кафедру, где уже появился священник. Он сделал из финального аккорда переливающуюся пирамиду звука, выдержал паузу, затем последовала модуляция mezzo forte в соль мажор. Он сыграл начальную фразу из гимна «Восславим Господа».
Священник внизу вскинул руки ладонями вверх, и паства с шуршанием и скрипом поднялась с мест. Через миг церковь наполнилась тишиной. А потом люди запели.
Мистер Моффат аккомпанировал, правая рука двигалась привычным маршрутом. На третьей фразе лишняя клавиша опустилась вместе с той, на которую он нажал, и тревожный диссонанс нарушил мелодию. Пальцы старика отдернулись, диссонанс исчез.
— Восславим Отца, Сына и Святого Духа.
Собравшиеся завершили пение долгим «аминь». Пальцы мистера Моффата поднялись над мануалом, он отключил мотор, неф снова наполнился поскрипываниями и шорохами, священник в темном облачении воздел на миг руки и взялся за ограждение кафедры.
— Отец наш небесный,— начал он,— мы, дети Твои, пришли сегодня к Тебе в благоговейном смирении.
Вверху на хорах слабо встрепенулась басовая нота.
Мистер Моффат вздрогнул. Взгляд метнулся на выключатель (нажат), на стрелку воздушного манометра (на месте), на комнату с электродвигателем (все тихо).
— Ты слышал это? — прошептал он.
— Да, вроде слышал,— сказал Уэндалл.
— Вроде? — натянуто переспросил мистер Моффат.
— Ну...— Уэндалл потянулся к манометру и постучал по нему ногтем. Ничего не произошло. Пробурчав что-то, он развернулся и пошел в комнату с электродвигателем. Моффат поднялся и на цыпочках последовал за ним.
— По мне, так он совершенно мертвый,— сказал Уэндалл.
— Надеюсь, что так,— ответил Моффат. Он почувствовал, что руки начинают дрожать.
Звук органа не должен быть навязчивым во время сбора пожертвований, он должен лишь служить фоном для звяканья монет и шороха банкнот. Мистер Моффат прекрасно это знал. Ни один человек не чувствовал музыку тоньше, чем он.
Однако сегодня утром...
Диссонансы точно не были его виной. Мистер Моффат редко ошибался. Клавиши сопротивлялись, дергались от его прикосновений, словно живые,— или же это все его воображение? Аккорды бледнели до бесцветных октав, а спустя миг наполнялись звуком — разве это его вина? Старик сидел окаменев, прислушиваясь к неровному музыкальному гулу в воздухе. Когда совместное чтение закончилась и он снова включил орган, тот как будто стал навязывать ему свою волю.
Мистер Моффат повернулся, чтобы сказать что-то кузену.
Неожиданно стрелка еще одного прибора прыгнула с mezzo на forte, и громкость увеличилась. Старик почувствовал, как сводит мышцы живота. Бледные руки отпрянули от клавиш, и на секунду осталось только приглушенное шарканье служек и звук падающих в корзинки монет.
Затем руки Моффата вернулись на клавиатуру, и сбор пожертвований снова был приглушен и облагорожен. Старик заметил, как лица прихожан с любопытством поднимались кверху, и он страдальчески поджал губы.
— Послушай,— сказал Уэндалл, когда сбор пожертвований подошел к концу,— а откуда ты знаешь, что это не ты?
— Потому что это не я,— прошептал в ответ старик.— Это он.
— Безумие какое-то,— отозвался Уэндалл.— Но если бы тебя здесь не было, он был бы просто хитроумной, но мертвой конструкцией.
— Нет,— покачал головой Моффат,— нет. Он гораздо больше.
— Послушай,— сказал Уэндалл,— ты говорил, тебя беспокоит то, что от него хотят избавиться.
Старик что-то проворчал.
— Так вот,— продолжал Уэндалл,— мне кажется, ты делаешь все это сам, но бессознательно.
Старик задумался над этим. Конечно, орган просто инструмент, он это знает. И звуками управляют его собственные руки и ноги. Без них орган был бы, как сказал Уэндалл, просто хитроумной конструкцией. Трубы, рычаги, неподвижные ряды клавиш, кнопки, педали и сжатый воздух.
— Ну, что скажешь? — спросил Уэндалл.
Мистер Моффат посмотрел на неф.
— Время для «Благословения»,— сказал он.
Посреди «Благословения» выдвижной рычаг громкости выскочил, и, прежде чем трясущаяся рука Моффата задвинула его обратно, воздух вздрогнул от громового аккорда, церковь наполнилась всепоглощающим, дрожащим звуком.
— Это не я! — зашептал он, когда «Благословение» кончилось.— Я видел, рычаг выскочил сам!
— Я не заметил,— сказал Уэндалл.
