Эвакуация проходила быстро.
На улицах без детей стало как-то особенно тихо, безлюдно. В саду носились и пищали воробьи.
Уехали почти все ребята.
— Тетя Оля, мы сейчас приедем к вам проститься, — кричали в телефон племянницы Марии Владимировны Галя и Наташа.
— Я давно вас жду.
Через несколько минут две девочки-двойняшки подошли к крыльцу. В красных платьицах, крепкие, высоконькие, они разом протянули руки. Июльское солнце играло в их золотистых волосах.
— Где же ваши косички?
— Тетя Оля, нам велели их остричь.
— Вот горе-то! Жалко было резать?
— Очень. Мы поплакали даже.
— Ничего, к осени вырастут длинные волосы.
— Не успеют! — закричали в один голос девочки. Сколько лет мы их растили!
— Когда уезжаете? У вас есть еще время, поговорим немножко.
Усевшись на диване, ребята молчали.
— Вам трудно будет без мамы и Мули, — сказала я. — Но вы смелые девочки. Оставшись одни, вы не будете скучать. Сейчас война. Много горя она принесет. В войне и дети могут пострадать. Держитесь вместе, никогда не оставляйте друг друга. Научитесь всё делать сами, чтоб не быть зависимыми. Мама вас баловала, не приучила к работе. Работайте. Помогайте взрослым! Даете мне слово?
— Даем, — серьезно ответили они.
— Верю. Пора вам уходить.
У калитки простились. Долго смотрела на двух девочек в красненьких платьях, уходивших в далекую новую жизнь.
— Трудно им будет…
Вернувшись к себе, столкнулась с Эльгой и Инной, одетыми по-дорожному.
— Тетя Оля, — весело закричала Инна, — мы сейчас уезжаем!
— Довольны?
— Очень. Мы будем там купаться, собирать ягоды, грибы…
Их мать делала страшные усилия, чтобы сдержать слезы. Тощаков с нежностью смотрел на детей. Он чувствовал, что расстается с ними надолго, а может быть, навсегда.
Простились с девочками. Никогда я не думала, что без детей будет так пусто!
Глава вторая
По радио передавали лаконичные сводки Информбюро и отдельные эпизоды войны. В городе работала одна трансляционная сеть. Приемники фактически бездействовали. В эфире царил хаос — немецкие и финские станции глушили русские. Наши, со своей стороны, забивали их. Несколько раз пробовала включать приемник. Оглушенная свистом, воем, криками, поспешно выключала. Утром третьего июля, выйдя из дома, столкнулась Тощаковым.
— Вы слышали сегодня Москву — воззвание к народу. — Обращение к каждому из нас?..
— Нет.
— Идите скорей к нам, сейчас будут транслировать.
Слушая обращение к народу, по-своему разбираясь, думала, вернее почувствовала: сегодня перестраивается наше сознание. Проводится резкая грань. По одну стороны осталось настроение мирной жизни, потребность отдохнуть, жить по-старому. Теперь над ней поднялся и закрыл ее густой туман. Живет и будет жить другая сторона грани. На ней написано: война. Надо все мысли, дела силы, всю жизнь направить на достижение победы.
Вечером Ира вернулась с завода какая-то особенная.
— Что с тобой, Ирочка?
— Записалась добровольцем.
— На фронт?
— Да.
Ира уходит. Страшно и тяжело. С нежностью посмотрела на девушку и сказала:
— Я понимаю твой поступок. Только подумай хорошенько, где ты больше принесешь пользы Родине — рядовым дружинником или квалифицированным инженером на военном заводе? Враг подавляет нас сейчас своей прекрасной техникой. Мы должны быть вооружены еще лучше. Ваш завод работает на армию. Вы инженеры — его мозг. Пусть не только чувство, но и разум скажет тебе, где ты нужнее.
— Администрация завода нам так и заявила. Завтра она вместе с военными организациями решит нашу судьбу.
Иру оставили на заводе. Она была в отчаянии. Ей сказали: если уйдете, пострадает работа. Пришлось подчиниться…
Сотни тысяч юношей и девушек записались в эти дни добровольцами в Красную Армию. Утром, в обеденный перерыв они обучались военному делу. С улицы опять несся непрерывный топот ног. Сначала неровный шаг с каждым днем делался тверже, ритмичнее, песни громче и дружнее. Наступил день — стройными колоннами, четко отбивая шаг, молодежь ушла из города фронт. Там она пополнила ряды бойцов. В городе стало еще безлюднее.
Маруся Рогожина с первого дня войны перешла казарменное положение. С фабрики ее редко отпускали да и то на короткое время.
Мы условились с ней встретиться сегодня около фабрики. Проходя по знакомым улицам, я не узнавала их. У ворот дежурные с красными повязками на рукавах. Чаще это пожилые, даже старые люди. Молодые, здоровые ушли на фронт, на окопные работы, на фабрики, на заводы. Окна домов заклеены ленточками бумаги или марли. Узоры самые разнообразные. Некоторые стекла заклеены так, что свет едва проникает в комнату. На других сделаны лишь небольшие крестики. На улицах тихо. Летнее солнце светит щедро, только его мало кто замечает. У всех на душе тревожно.
Корпуса фабрики с двух сторон улицы. Огромные окна тоже заклеены белыми полосками. Новое здание напоминает сложную башню или корму корабля.
Маруся ждала меня недалеко от проходной. У нее свободный час. Решили пойти на стадион.
— Там так хорошо! — сказала я.
— Было… Теперь стадион наш не узнать.
— Тоже копают?
— Еще как. Посмотрите сами.
Красивый изгиб реки. Деревья противоположного берега низко наклонились над водой. Ворота стадиона распахнуты. Грузовики подвозят бревна. Футбольное поле завалено досками. Вырыты длинные канавы, строят щели. Подходят всё новые группы людей с лопатами, ломами. Военные указывают место работы. Женщины старые и молодые, пожилые мужчины в блузах, подростки копают, таскают землю, бревна, доски. Почти не слышно разговоров.
На стадион вошло несколько колонн. По-военному остановились. Принялись рыть окопы. Утрамбованная земля плохо поддавалась. Били ломами. Пот заливал лица. Светлые майки быстро делались грязными. А землю всё копали. Зеленые кусты вырывали с корнем, спиливали, где надо, деревья. По- прежнему спокойно журчала вода в Невке, манила своей прохладой. В короткие промежутки отдыха люди прыгали с берега, не раздеваясь. Освежались. Потом опять копали.
— Маруся, а на фабрике так же работают?
— Да, нагрузка двойная, а то и больше. Иначе нельзя.
Лицо Маруси сурово. Она — начальник санитарной команды в своем цехе. Ей много надо сделать, о многом позаботиться. Немецкие самолеты всё чаще кружат над городом.
