так много грубости и даже нарочито грубых? Что делает вас другим — внимательным, заботливым?
— Не преувеличивайте, Ольга Константиновна. Мне хотелось погулять, вот я и пошел.
— А если бы не хотелось? Вы оставили бы меня одну? Ведь нет!
— Не стоит так много говорить о пустяках. А грубость надо тоже понять. Революция подняла целину. Откуда сразу взяться культуре? Поработают, поучатся — увидите, какими будут!..
Он глубоко вздохнул и сказал, глядя на Петропавловскую крепость и Зимний дворец:
— Как свободно дышится на Неве… Пройдет пятьдесят лет, замечательным будет наш город!..
Воровский в то время заведовал Госиздатом. Он часто приезжал в Питер: здесь было много издательств, книжных магазинов, складов. Одним из таких книжных складов заведовала я.
Вацлав Вацлавович страстно любил книги и великолепно знал их. Приезжая из Москвы, он каждый раз заходил к нам на склад.
— Как дела? Как живете? — спросит он, здороваясь, а сам смотрит на стол. Прекрасно знает, что там приготовлено для него много редких книг. Не снимая пальто, он перелистывает одну, другую… Оторваться не может!
— Да вы садитесь! — говорю я, пододвигая к нему всё новые и новые стопки.
— О, это чудесная книга! Где вы достали ее?.. А вот эта нужна Владимиру Ильичу. В Москве мы не могли ее разыскать…
Вацлав Вацлавович перелистывает, читает оглавление, рассказывает о книгах. Вот уже весь стол завален просмотренными. Мы с Воровским сидим на полу, разглядывая какой-то старинный фолиант…
В Москве Вацлав Вацлавович не забывал нас и часто писал. Вот одно из сохранившихся у меня писем. В верхнем углу почтового листа напечатано латинским шрифтом «Vorovsky». Мелкий ровный почерк.
«…Если имеете что-либо интересное еще, пришлите. Вы ведь знаете, что нас интересует. В частности, хочу Вас попросить вот что (если найдется): 1. «Вопросы психологии творчества» под редакцией Овсянико-Куликовского и др. (кажется, 7 или 8 томов)… и русских поэтов после Некрасова (кроме Надсона): от 80-десятников, как Минский, Мережковский и пр., до современных — что найдется. Интересуют меня также всякие капитальные работы по истории и теории литературы, как русской, так и иностранной (монографии, общие сочинения, словари).
Полагаюсь на Ваш выбор и поручаю себя Вашей заботливости.
Очень рад, что Вы благополучно оправились, и если моя записка помогла, то это хорошо. Как Вы там, здорово мерзнете?..
Сообщите через подателя сего… что Вам нужно, и не требуется ли в чем-либо наше вмешательство.
Крепко жму руку и желаю успеха.
В. Воровский».
Вскоре Вацлава Вацлавовича назначили полпредом в Швейцарию. А через год, в памятный день 1923 года я застыла с газетой в руках:
«В Лозанне убит Воровский!»
Известие это взволновало тогда всю страну.
Когда теряешь близкого, дорогого человека, хочется уйти подальше от людей, от самого себя. В тот день тоже шел дождик. Бродя из улицы в улицу, я спустилась с Биржевого моста и остановилась у какого-то дома…
…Сейчас мне неудержимо захотелось найти этот дом. Да вот он! Только вместо больших, освещенных окон теперь зияют огромные дыры. И кругом надвинулись разбитые, искалеченные обстрелами дома.
Да, это тот самый дом! Тогда я прислонилась вот к этой стенке… Как было тяжело! Я с отчаянием думала о Воровском. Удивительный человек. Представить его мертвым невозможно! Наш Воровский лежит на ступеньках чужого дома, в чужой стране, убитый…
Забыв, что я на улице, прислонилась к мокрому камню дома и тихо заплакала.
— Что с вами? — раздался мягкий, вкрадчивый голос. — Может быть, я могу помочь?
Покачала отрицательно головой.
— А может, расскажете? У меня тоже много горя. Кто-нибудь погиб у вас?
— Воровский.
— Он ваш родственник?
— Нет.
— Так что же о нем плакать? Он из тех, кто погубил Россию!
Слезы высохли на глазах. Сжав кулаки, бросилась на незнакомца.
— Это вы, вы убили его! — закричала я.
— Сумасшедшая, большевистская фанатичка!
Человек с силой оттолкнул меня. Ударившись о камень, я упала… Опомнилась. Вскочила. «Ласкового» господина уже не было…
…Свернула по набережной. На месте «Американских гор» — пепелище. Давно ли ленинградцы с замиранием сердца, вскрикивая, носились с горы на гору.
Зоосад. Большинство зверей эвакуировано. Оставшимся досталось. Убило беднягу слона.
Народный дом. Как страшно горел Летний театр. То было в начале бомбежек. После очередной тревоги мы увидели огромное зарево. Выбежали на улицу, не могли понять, где горит. Зарево все увеличивалось. Что-то взлетало в небо, рассыпалось, фейерверком падало вниз. Говорили, что горел склад сена.
Миновала парк, вышла на проспект Максима Горького. Немцы избрали и его мишенью артиллерийского обстрела. Проспект сильно пострадал.
Вот дом, где жил Горький. Я была здесь у него. Помню большую, хорошую комнату. Алексей Максимович вышел в теплой, уютной тужурке. Лицо у него было усталое. Встретил приветливо.
Мы сначала разговаривали о делах издательства, потом о жизни.
— Алексей Максимович, — сказала я. — Я хочу вам рассказать о художнике Филонове, спросить у вас совета. Филонов настоящий художник. Выше искусства для него ничего нет. Теперь он день и ночь не расстается с кистью. Хочет наверстать два года, потерянные на фронте во время империалистической войны. Сейчас он узнал о призыве его возраста в Красную Армию. Говорит, что должен писать, не может бросить начатую работу. Это человек большой воли. Умеет себя заставить сделать невозможное. Помню, он жил на Васильевском, около Академии художеств. Дом находился в маленьком, очень узком переулке. Напротив помещался трактир. Там для развлечения посетителей механическое пианино с утра до ночи пилило одни и те же вещи. Художник старался не слушать, но скрипучие звуки назойливо лезли в уши и доводили до бешенства. В таком состоянии нельзя работать. Силой воли Филонов заставил себя не слышать Долго потом не мог избавиться от искусственной глухоты… Алексей Максимович, как вы думаете, если его призовут, надо ему идти на фронт?
— Такие вопросы человек сам решает.
— Я знаю, но для жизни, может быть, важнее сохранить мастера, чем воина?
— Бывают минуты, когда для родины каждый боец решает многое. В дни битвы нельзя быть в стороне. Это закон для всех и особенно для людей искусства.
Это тоже было весной, кажется 1919 года. Выйдя от Алексея Максимовича, я села на скамеечку в Кронверском парке… Не хотелось идти домой. Долго оставалась там, думала о Горьком, о его книгах…
Как легко на душе, когда в памяти воскресают живые образы наших великих людей!..
Миновав дом Горького, повернула на Кировский проспект. Взлетом моста красиво заканчивается его липовая аллея. Дождик прекратился. Выглянуло солнце. Ребята шлепают по лужам.
Хорошо в Ленинграде!
Глава восьмая
