Зоя ответила на письма. Прочитала статью из газеты. За два часа она много сделала.
Сегодня я совсем другим человеком стала. Всё это заботы комсомольцев. Сколько у них дела, а молодежь и для меня находит время!
На другой день Зоя пришла с подругой Настей. Обе ростом небольшие. Показались живыми, веселыми. Попросила их перечитать письма Наташи и Гали к матери. Ксения принесла их. Мне надо было представить жизнь ребят за время эвакуации. Девочки читали охотно. Им самим было интересно знать, как проводят время ребята в тылу. Первую пачку читали по очереди. Быстро кончили. Крупный детский почерк им было легко разбирать.
Интересно складывается моя жизнь: перед войной сдружилась с детьми в нашем саду, помогла им организовать досуг, весело провести лето. Сейчас познакомилась с новыми ребятами. Только теперь роли переменились: дети помогают мне, а не я им.
Сегодня девочки пришли второй раз. Смеялись, читая письмо Наташи. Она подробно описывала, что подали им на обед. Последнее письмо начиналось такой фразой: «Дорогая мамочка, мы скоро тебя увидим…» И вдруг голос Зои дрогнул, письмо выпало у нее из рук, голова опустилась на стол… Таких рыданий я никогда не слыхала. Бросилась к ней, стараясь успокоить, — еще сильнее плачет. Настя шепнула:
— Это она о своей маме…
Зоя до войны жила с отцом и матерью. Была единственной дочкой. Родители постоянно покупали ей книги. Она много читала, хорошо училась. Домашняя работа ее не касалась. В дни блокады от голода умер отец. Девочке пришлось вместе с матерью везти его на саночках хоронить. Недолго прожила и мать. Зоя осталась одна. Ее приютили родственники, но им самим было тяжело. Они вскоре устроили Зою в общежитие при школе. Здесь она и сдружилась с Настей. Вот уже два года живут они вместе. Настя тоже в блокадную зиму осталась сиротой. Они — неразлучные подруги.
— Не обращайте внимания, это я… так, — сказала Зоя, вытирая слезы.
Больше я не стала им давать такую работу. Хотела начать разбирать свои записки, но жалко девочек. Тяжело им будет вспоминать блокаду! Худенькие такие… Пусть читают мне книги. Я так давно ничего не слышала… Необходимо многое перечитать…
С увлечением читали девочки отрывки из «Войны и мира». Я слушала с волнением. Ко мне вернулась книга — мой верный, старый друг…
Морозный ясный день. На Кировском снег весь убран, панели посыпаны песком. Деревья, покрытые инеем, пушисты, горят необычным светом.
Возвращаясь с Островов, попала под шквальный обстрел. Это немцы палят из пушек, подвезенных на платформах к переднему краю. Минут пять беспорядочно и часто стреляют, а потом удирают так же поспешно: боятся наших самолетов и артиллерии. Из всех обстрелов такой — самый скверный. Обычно вражеские пушки стреляют планомерно по определенному квадрату. По свисту снарядов, по звуку разрывов ленинградцы привыкли определять, куда попадают. Внезапные хаотические обстрелы куда хуже обычных.
Сегодня я случайно осталась жива. Легла на панель около одного дома. Снаряд прорезал четвертый этаж и не разорвался.
Последние месяцы нас обстреливают круглые сутки. Совсем нет отдыха. Нервы так устали. Кажется, невозможно перенести напряжения.
Надо работать… Только работа успокаивает, дает устойчивость. Скажешь себе — надо работать, и нет места сомнениям, страхам, переживаниям.
Молодежь совершенно изменила мою жизнь. Внесла в нее много света и радости. Ася и Маруся даже хозяйство взяли под свой контроль. Маруся постоянно звонит, требует отчета:
— Что у вас сегодня на обед? Есть ли овощи?
Вечерами девушки стараются вытащить меня из дома. Даже в кино повели.
— Ничего не увижу, — говорю им.
— С нами всё увидите, — заявили авторитетно. Понятно, скандал вышел. Сели мы в четвертый ряд: им слишком близко, а я все равно кроме мелькания блесток ничего не вижу. Девушки принялись мне подробно рассказывать, что видят на экране. Соседи зашипели, велели молчать, не мешать другим. Пришлось прекратить объяснения. Девушек огорчила неудача. Провожая меня, Ася упрямо сказала:
— Мы с вами в театр пойдем! Там действие медленно развивается. Слышать вы будете, а в антракте мы вам всё расскажем.
Так и решили. Мне очень хотелось хоть немного увидеть, чтобы их не огорчать.
Люда — замечательная девушка. Она не только организовала помощь, но и сама наблюдает за моей работой, следит, чтобы ничто ее не нарушало. Когда Зое и Насте что-либо мешает навещать меня, приходит другая школьница — Женя.
— Над чем мы будем работать? — обычно спрашивает она, быстро раздеваясь и пожимая мне руку. Мне хочется поболтать, но Женя умело поворачивает на работу. Деловая девочка, строгая! А лицо — юное, волосы золотистые… Она быстро все понимает. Работать с ней легко.
Как-то раз я сказала Жене:
— Мне хочется начать переписывать сделанное. Только сначала пойми, почувствуй: мне передать свои каракули в чужие руки — очень тяжело. Стыдно за них! Записи мои своеобразны: приходится экономить каждое слово, — написать его так трудно… Ты заметила? Я и разговариваю отрывистыми фразами. Привычка экономить слова сказалась и здесь. Разбирать будет нелегко. Если я в голосе твоем почувствую раздражение, насмешку, я внутренне спрячусь. Из работы тогда ничего не выйдет. Если ты свысока будешь глядеть на меня, я тоже уйду в свою раковину. Сумей понять, как я писала и в каких условиях.
Женю, видимо, поразили мои слова. Она смотрела в окно. Лицо у девушки изменилось — стало старше. Складки появились на лбу. Неожиданно встав, она подала мне руку:
— Сейчас не будем работать. Я приду к вам завтра. Хочу подумать, понять. Спасибо, что прямо сказали. Я много могла бы наделать глупостей.
Спускаясь с лестницы, девушка крикнула:
— Завтра в это время я буду у вас!
Умница Женя, с ней мы сработаемся.
На другой день в обычный час пришла Женя. Она была раскрытая, добрая, ласковая. Но мне трудно начинать с новым человеком. С Ксенией все было просто, она привыкла. Ксения давно уже не помогает мне. Завод отправил ее в специальный санаторий для гипертоников.
Я положила на стол перед Женей кучу исписанных листов. Бумага разная, от оберточной до ватмана, и всевозможных размеров. Крупные записи переходят в мелко написанные строчки… Эта работа помогала мне жить, переносить лишения. И вот теперь я первый раз услышу, что написала.
Жене трудно читать. На каждом слове спотыкается. Вижу — ничего не выходит. Измучилась девушка.
— Не стоит Женя, — говорю. — Давай бросим.
— Нет! Это даже интересно. Вы не волнуйтесь. Я привыкну и тогда как по маслу пойдет.
Начала читать снова. Я вспомнила, о чем писала. Стала подсказывать отдельные слова. Потом целые фразы.
Не видя, я слово на слово насаживала, буквы пропускала. Часто писала другие, не помнила, на какой букве останавливалась. На точки тоже не обращала внимания. Задумаюсь, перо поставлю — вот и точка. С запятыми еще хуже: всегда почему-то получается клякса. Должно быть, слишком сильно нажимаю перо. Я запятые совсем перестала ставить.
Женя кропотливо дописывала слова, исправляла. Очень мало сделали мы в этот день. Но девушка не испугалась работы. Она обычно приходила ко мне раз в неделю, теперь предложила приходить по два раза. И не только читала, но и записывала новое.
— Скоро двадцатая годовщина со дня смерти Владимира Ильича Ленина, передо мной так живо встают эти дни… Запиши-ка, Женя!
…Помню: холодное утро 22 января 1924 года. Открыв книжный магазин, — я тогда заведовала им, — впустила озябших сотрудников. Затопили печи. Все занялись обычной работой. Вдруг телефонный звонок и
