проку мало, выхватил из-за голенища нож и полоснул им по горлу конвоира.
Женька, стоя невдалеке, на чистой от «пивного» последа территории, повернулся к кэпу боком.
– Фаш, ты что, идиот? – вытирая лезвие ножа о траву, гаркнул кэп. – Мишенью подрабатываешь? Где второй?
– Тю, та на фиг вам второй? – ответил пулеметчик. – Вон он, – Женька кивнул в сторону, и кэп увидел плетущегося к дороге второго «центавровца», – сам на растяжку бежит. Вы лучше посмотрите сюда.
С того места, где он стоял, петляющая между холмами дорога была видна как на ладони. А заодно и бродяга со снайпером, спрятавшиеся один от другого, но открытые для Женьки так же, как открыты для игрока герои игровой стратегии на экране монитора.
– Хм, не хана броде, – протянул кэп. – Пошли, поможем ему разобраться с этой проблемой.
Глава 10
Кудеснику еще не доводилось охотиться на снайперов. И, насколько он помнил уроки Кэмела, приучавшего его к жизни в Атри, лучше такой охоты всячески избегать. Если снайпер не вчерашний, то шанс победить его в тайге равен один к десяти. Впрочем, выбора в это прекрасное солнечное утро у бродяги не было – снайпера требовалось убрать любой ценой, потому как либо ты его, либо он всех. А потому Егор перебежал к следующему кусту, опустился на одно колено и замер, прислушиваясь. Те двое «центавровцев», видимо, все-таки вычислили местонахождение кэпа, поскольку перестрелка теперь велась ровно: короткие очереди типа автомат-пулемет, затем – автомат-автомат, и только по звуку выстрелов пулемета можно было понять, что наемники и конвоиры все время перемещаются, словно по импровизированной шахматной доске.
Шелест кустов послышался у Егора прямо по курсу. Насколько можно было доверять слуху, метрах в восьми или десяти.
«Ну держись, тварюга!» – ощерился Кудесник и выстрелил наобум. Затем молниеносно перекатился к следующему кусту и выглянул, ожидая услышать крики подстреленного снайпера. Но было тихо.
– Черт! – прошипел бродяга. Тут же мелькнула обнадеживающая догадка: может, наповал?
«Ага, как же, – насмешничал внутренний голос, – ты – да и наповал!»
«Вот балда, – подумал Егор, хлопнув себя по лбу. – Я же могу видеть, как летят пули! Мои способности!»
Он отложил винтовку в сторону и растопырил перед собой пятерню. Ничего особенного: грязные пальцы в грязных перчатках без крайних фаланг. Тем не менее бродяга вглядывался в них так, будто они вот-вот собирались стать золотыми, как обычная жестянка под воздействием «философского камня». Впрочем, не происходило ровным образом ничего, а потому Кудесник открыл глаза пошире и напрягся так, что забурчало в животе и заложило в ушах. Он опять ожидал исходящих от затылка «энергетических волн», такое он придумал им название, кольцами расходящихся по всему телу сверху вниз. Ожидал с таким усердием, что заслезились глаза, а пальцы начали трястись, но не от волн, а от бессмысленного напряжения. Он даже не дышал какое-то время. Но раздавшийся по ту сторону дороги взрыв (видимо, кэп израсходовал еще одну гранату) вывел его из равновесия.
– Черт! – выругался Кудесник.
– Да, это я, – с улыбкой ответил кто-то, стоявший прямо перед ним.
В лоб Кудеснику было направлено дуло винтовки Драгунова, а через большие овальные стекла на него смотрели черные, напрочь лишенные роговицы глаза. Глаза, в которых был только помутневший белок и большой, словно нарисованный круглый зрачок. И глаза эти улыбались. Солнце, выглядывающее из-за шлема снайпера, слепило Егора, он щурился и растягивал губы, отчего могло показаться, что он улыбается противнику.
Бродяге, однако, было не до улыбок. Палец снайпера лежал на полуспущенном курке – одно неверное движение, и мозги Звягинцева украсят растущий позади кустарник. К тому же он пятой точкой чувствовал радость «центавровца» от предчувствия скорой реализации смертного приговора, который с удовольствием он собирался выполнить.
И тут Егор ощутил легкую дрожь в теле. Нет, не от страха перед готовящейся влететь ему в мозг пули. Это была дрожь, расходящаяся волнами по всему телу, возникающая в неопределенной точке на затылке и заканчивающаяся кончиками пальцев на ногах.
На его лице и вправду появилась улыбка. Он даже не понял, как это у него получилось. Он вроде бы только успел подумать «а что, если?..», а рука, на которую он недавно пялился, ожидая чуда, сама собой взметнулась вверх и ударила по цевью винтовки. Выпущенная снайпером пуля ушла в небо. В следующий миг Кудесник уже стоял на ногах и выпрямился со скоростью соскочившей с креплений рессоры, так, будто его ноги были сделаны из пружинной стали.
– На Одессу, сука! – продолжая движение подъема-разгиба, выкрикнул Звягинцев и со всей силы ударил лбом в переносицу «центавровца». Сначала ударил, а потом подумал, что у того ведь шлем, а у него – нет, как и не было, впрочем, никогда. Трезвое логическое мышление уже нарисовало картинку следующей сцены: пошатнувшийся снайпер гогочет, Кудесникова кровь брызгает ему на овальные стекла, а сам Кудесник с рассеченным лбом отлетает назад, как теннисный мячик. Но действительность казалась нереальной и противоречивой. Шлем эскады с утолщенной броней в лобовой части и на переносице смялся в месте удара и дал трещину от верхней губы до левой брови. Овальное стекло левого глаза вылетело совсем, правое – покрылось паутиной трещин. В помутневших глазах «центавровца» возникло непонимание. «Как?!!» – кричал его взгляд. А прямой удар с ноги погасил свет у него в голове, не оставив там больше места ни для каких вопросов.
Выпущенная из рук снайпера винтовка перевернулась в воздухе и угодила в руки Кудеснику. Он сделал выстрел еще до того, как «центавровец» упал на землю. Пуля пробила ему необыкновенно расширенный глаз, угодив точно в черный зрачок, и вырвалась наружу с тыльной стороны шлема.
– Фигассе, – восторженно произнес знакомый голос. – Кэп, вы это видели?
Они задержались у могилы Федора – продолговатого аккуратного холмика из свежей землицы, с крестом, сколоченным из еловых ветвей, в изголовье и насаженным на него дырявым шлемом. В уголках глаз Женьки дрожали, вот-вот собираясь побежать по щекам, слезы. До этого момента парень держался как мог. И когда проводили контрольный расстрел сумасшедших «центавровцев», и когда копали могилу для Федьки, и когда перебирали бытовой мусор в ящиках – детали к игровым автоматам, столовые принадлежности и прочую дребедень, что заказывали у поставщиков жители Каран-Ямы. Но скрыть за напускной суровостью истинное горе Жене не удавалось. И это было хорошо видно остальным.
Впрочем, подобные чувства испытывал и кэп. И хотя его глаза, навидавшиеся в зоне за десять лет всякого, были сухи, по окаменевшему лицу можно представить понять глубину его душевных терзаний. Не уберег бойца, загубил, отдал обезумевшим «центавровцам» на растерзание…
Некоторое время они шли в полной тишине. Впереди, чуть оторвавшись от остальных, Кудесник. Не потому, что после нереально зрелищного убийства снайпера он стал на голову выше остальных, а потому, что после Федькиных похорон он был единственный, кто не глядел при движении себе под ноги.
Виляющая дорога наконец вытянулась в прямую, словно рельсы, линию, травянистые холмы становились все ниже, пока не сровнялись с землей, а лес с обеих сторон отступил еще дальше, будто проходила тут не дорога, по которой ездили арбы, а взлетно-посадочная полоса. Преодолев еще пару километров, путники вышли на широкий, хорошо протоптанный во всех направлениях перекресток. По центру торчало кривое сухое бревно, к которому были пришпилены дощечки в форме стрел с вырезанными названиями населенных пунктов. Наследство праотцев. Такие указатели сохранялись в Атри с далеких пятидесятых-шестидесятых, когда среднюю полосу только-только осваивали первопроходцы, ища урановые залежи или исследуя загадочную землю аномальной зоны. Тогда еще не было, разумеется, никаких КИПов, и полагаться приходилось на далеко не всегда верный компас, на собственное чутье и память. А еще вот такие указатели, сообщающие, где, в какой стороне обосновалась та или иная стоянка. Да-да, именно стоянка или лагерь, ведь тогда на месте нынешних «мегаполисов» вроде того же Фартана или Каран-Ямы, были разбиты палаточные городки, которые лишь долгие годы спустя обросли высокими заборами, взошли пышными избами (или кирпичными домами, если где-то поблизости имелись глиняные карьеры и печники) и, главное, наполнились людьми.
Звягинцев подошел к обросшему травой, трухлявому, покрытому глубокими трещинами столбу и уставился на таблички с грубо вырезанными, по всей видимости обычным штык-ножом, названиями
