расщепляются, словно деревянные игрушки, разбрызгиваются прогнившими мозгами по всему дорожному полотну! Кайф!
— А-а-а-а! — вопил от удовольствия Андрей, целясь, по возможности, именно в головы. — Твою мать, да я настоящий охотник!
«Монстр» с «Чистильщиком» все замедляли и замедляли свой ход, как можно грациознее лавируя между заметно возросшим количеством брошенных давным-давно машин, усложняющих проезд, словно в той игре на мобильнике, где с каждым новым уровнем, помех вроде этих догнивающих каркасов, становилось все больше и больше. Одногодки Стахова хорошо помнили эту игру — в детстве многие играли ее, пока батареи в телефонах не выходили из строя полностью. Им, щеглам-то что? Толпа — не толпа, война — не война, главное, чтоб было чем заняться!
Мизерники повернули обратно.
Андрей сделал еще несколько выстрелов в темноту, сожалея, что не захватил с собой хотя бы шлем с встроенным НВ-прибором, когда «Монстр» остановился полностью. Радость в его груди потихоньку сменялась настороженностью. Почему так пристально смотрят на него те два стражника из базы «Чистильщика»? И куда девался Сашка? Даже пулемет успел упаковать обратно в ящик.
Дождь практически закончился, тяжелые холодные капли, напоследок долетающие с неба, больше не приносили облегчения, а промокшая одежда неприятно давила на плечи. К тому же становилось холодновато, а поначалу казавшийся ему свежим воздух, теперь отдавал тухлыми яйцами.
— Так, я что-то неправильно сделал, — догадался Андрей в последнее мгновенье перед тем, как ступень ушла у него из-под ног и он, больно ударившись локтями о края люка и коротко вскрикнув, полетел внутрь.
Как успел предположить он за время полета, кто-то трансформировал ступени обратно в кресло или вообще разложил его как будто для того, чтобы смог выехать «Разведчик»…
Падать было больно. Но еще больнее стало, когда чья-то мощная рука схватила его за шиворот и бросила вперед — прямо на капот уазика. Андрей стукнулся головой в ребристую пластину, заменявшую собой обычную радиаторную решетку, и, тщетно пытаясь ухватиться руками за гладкую поверхность капота, шмякнулся на пол. В заполнивших мозг разноцветных кругах, он не смог разобрать лица того, кто могучей хваткой снова оторвал его от земли и потянул на себя.
Во, хрень, кровь пошла, — только и успел сообразить Андрей, прежде чем его снова бросили вперед и на капоте уазика остались красные разводы.
— Гер-рой! — злобно прошипел кто-то и, снова подняв его обмякшее тело с земли, съездил по скуле кулаком.
Не изо всей силы, конечно же, иначе у Андрея уже никогда не было бы челюсти, но устоять на ногах шанса у Андрея не было.
В голове помутилось, изо рта на пол вытекла лужица крови, но просить прекратить это избиение он и не думал. Попросишь помилования — и все, считай слабак. А к завтраку у всех будет чудесная новость для обсуждения — тот парень, которого зачислили в экипаж «Монстра», ползал на четвереньках и, раздувая пузыри, просил о пощаде. Нет уж, старшекурсники в учебке научили, как следует себя вести, если не хочешь, чтоб о тебе думали, что ты хренов соплежуй. Молчать. Даже если убивают — молчать. Говорить когда спросят, и, причем, только правду. Лучше уж правду.
Через открытые двери в базу проник, держа снятый шлем в руке, Илья Никитич. Посмотрел на забившегося в угол, харкающего кровью Андрея, и сунул в зубы только что «залеченную» самокрутку. Боя в его душе не было — боец под именем «дружба» даже не вышел на ринг. И, несмотря на возникшую своеобразную привязанность к этому парню, глядя на его окровавленное лицо и словно окунутые в красную краску, слипшиеся светлые волосы, жалости к нему он не испытывал. Еще бы! Сам ведь такой. Был бы здесь шлюз — ей Богу, припомнил бы старую практику — на минут двадцать за заслон!
Крысолов стоял, одетый, как и Стахов, в свою «защитку» без шлема, опершись локтем на дверцу уазика и наблюдал за происходящим. О чем он думал, только Господу Богу известно — помесь легкой улыбки, вдумчивости, удивления и тени прозрения в глазах делали его лицо каким-то неземным, вот точно как начавшая подтаивать восковая маска, одетая на безликий овал пришельца с другой планеты.
— Еще раз выкинешь что-то подобное — скормлю фастерам, понял? — вытирая кулак от крови, сказал Тюремщик. — Понял, спрашиваю?
В первую секунду Андреем обуяло желание наброситься на Тюремщика с кулаками. И пусть у него был бы один шанс из тысячи, что его кулак долетит до лысой, много раз латанной башки раньше, чем 600- килограмовый удар вышибет из него последние мозги, он все равно не преминул бы возможности им воспользоваться. О, с каким наслажденьем он ударил бы по этому ехидно скалящемуся лицу! Так чтоб у него аж зубы посыпались, и глаза из орбит повылазили!
Но вместо этого Андрей лишь кивнул.
— С наряда пока снимите его, пусть Коран подежурит, — безо всякой улыбки на лице сказал Крысолов, а потом, обращаясь к Андрею: — А ты дуй ко мне в базу, я сейчас Михалычу скажу, нехай на тебя посмотрит, а то до утра задует глаза — что видеть будешь? Вон и так лицо уже пухнет. Эх, Тюрьма, Тюрьма, жестокий ты все-таки человек, — он перекосил губы, но назвать это улыбкой мог лишь незрячий. — Так, ладно, двигаем.
Вопреки всем ожиданиям, что Михалычем окажется добропорядочный, седой старикашка в очках на грубой оправе и чемоданчиком в руках, где он тщательно хранил бы необходимые препараты и инструменты, им оказался небывалых размеров здоровяк с собранными сзади в тугую косичку волосами и прищуренными от заплывших жиром щек глазами. А вместо чемоданчика в пухлой руке, величиной с бычью ляжку, в подмышке которой, казалось, могла запросто исчезнуть Андреева голова, он держал ржавое, с засохшими потеками, ведро.
На окне, прикрученный изолентой к решетке, играл магнитофон. Из динамика звучало не такое безумие, как у музыкальных «гурманов» Тюремщика и Бешеного, и, слава Богу, не на такой громкости, но все же в привычное для Андрея понятие «музыка» это все равно не вкладывалось. Более-менее приемлемо звучал женский вокал, но текст…
«…полночных звезд холодный свет, в стакане лед замерзших рек
В ее окне сто тысяч лет каждый вечер — снег, снег
И когда метет белых хлопьев круговерть, вновь она не спит и ждет
Что весна придет быстрей, чем смерть…»
Плохое предчувствие накрыло его холодной бурлящей волной. Захотелось вдруг развернуться, и пока еще не поздно, пока еще машины не тронулись с места, бежать отсюда ко всем чертям. И пусть ему до завтра «задует» глаза полностью, пусть его голова распухнет так, что не влезет в злосчастный шлем, пусть Тюремщик еще раз врежет ему по скуле — да все, что угодно, лишь бы не попадаться в руки этому коновалу Михалычу.
Но, вовремя обуздав свои страхи, Андрей остался стоять на трапе, держась одной рукой за дверную ручку, а второй со сжатым для стука кулаком, и молча наблюдал за неуклюже перемещающимся по отсеку «доктором». А тот, будто не замечая его присутствия, смачно отрыгнул и, поставив ведро на пол, принялся копошиться в большом стенном шкафу, заложенном как полупустыми, так и полными пробирками, бутылочками, колбочками и картонными коробками разной величины.
Андрей с облегчением вздохнул: слава Богу, здесь есть медикаменты.
Михалыч огляделся по сторонам, будто ища что-то, а потом, отодвинув ширму, сказал находящемуся там человеку несколько невнятных слов, испытующе посмотрел на Андрея.
— Приглашения ждешь? Проходи, давай.
Андрей ни разу раньше его не видел — ни в Укрытии, ни, что самое интересное, вчера, перед выездом, когда Крысолов проводил инструктаж… Хотя, пожалуй, не его одного он не видел ни там, ни там, поскольку из-за ширмы, грациозно покачивая бедрами, вышла — о, Боже, та самая девушка — Юлия!
Весь вид ее — ухоженный и аккуратный — говорил о том, что она устроена и независима. Такая девушка если и нуждается в чем-то от мужчины, то разве что в их внимании и уважении, но никак не в покровительстве, поддержке, защите, или — упаси Боже — содержании. Да и уважение к ней у мужчин
