посеревшая рубашка и завязанный на широкий узел галстук. Это был не скелет тридцатилетней давности, обтянутый словно пергаментом, сохранившим сходство с живым человеком, а именно человек. Возможно, не совсем живой, поскольку бледная кожа, кое-где запятнанная синевато-коричневыми неровными кругами и загрубелые пальцы указывали на давно наступившую фазу трупной окоченелости, но даже если и так, то умер он не далее, как на прошлой неделе. Его голова была откинута назад, и если бы не абрис угловатого подбородка, поросшего густой, черной щетиной, можно было бы подумать, что у этого человека нет головы вовсе. Одна рука у него лежала на столе, зажав скомканный лист бумаги, вторая же безвольно свисала, и первая трезвая мысль, проскочившая в сознании Лека, звучала примерно так: «В той руке он держит пистолет».
Ища хоть какие-нибудь подсказки, он перевел дрожащий луч света на стену позади него и уверился в своей догадке — забрызганную кровью стену все еще усыпали отвратительными грязно-белыми прыщами засохшие ошметки мозгов.
Внезапный, резкий лязг со стороны кухни заставил Лека вздрогнуть и отпрянуть от двери, вскинув фонарем и вмиг направив его свет в сторону кухни. Не сразу он увидел перемену, поначалу выискивая глазами что-то огромное и клыкастое, что могло бы представлять для него угрозу, и потом увидел на полу, покачивающийся со стороны в сторону, как шхуна на волнах, друшлаг. А на столе — промышляющую промеж рядов сложенной посуды, напоминающей городские многоэтажки, крысу, поспешившую убраться восвояси едва только луч фонаря скользнул по ней.
— Лек, у тебя там все в порядке? — послышался приглушенный голос Крысолова.
Он стоял, отдыхиваясь, словно только что пробежал спринт, и не мог поначалу выдавить из себя ни звука. Ему показалось, что вместо ответа, сейчас наружу из его недр вырвется дикий вопль. Все, что накопилось в нем за сегодняшний день, начиная падением с крыши «форта» в рассветный час, минуя общение с призраками на Яготинском вокзале, и заканчивая (а заканчивая ли?) трупом заведующего в кафе, требовало немедленной разгрузки. Закричать — было самым действенным способом разрядиться хоть немного, но Лек сумел найти в себе силы не делать этого.
Почему-то вспомнилась поговорка о том, что если вдруг покажется, что дела идут вон из рук плохо, не следует забывать, что они могут идти еще хуже. Основного состава экспедиции все еще не было, а потому ожидать можно было еще чего угодно. Тоннельный призрак из химсклада военной лаборатории все еще не отпускал его, и Лек из последних сил поборол в себе желание пальнуть по крысе или хотя бы в то место, где она только что была.
— Лек?
— Да, — каким-то хриплым, писклявым, совсем не своим голосом наконец ответил он. — Все нормально.
— Ты там не бушуй, малой, — донесся сначала голос Секача, дополненный хрипловатым Крысоловом: — И не вступай с унитазами в бой, сынок.
Со стороны барной стойки послышался тихий, двухголосый смех.
Лек, осознав, что все это время находится боком к сидящему за столом, спрятанному в темноте трупу, вдруг вздрогнул весь от мысли, что костлявые руки того тянутся к нему, и переметнул луч фонаря обратно в кабинет с такой скоростью, что едва не миновал дверной проем.
К счастью, тело человека по-прежнему находилось в кресле, голова все так же была запрокинута назад, и Лек, набравшись храбрости, сделал короткий шаг, ступив на зеленый ковролин. Затаив дыхание, он перетянул с плеча винтовку, сам не понимая зачем ему целиться в мертвое тело, и подошел к заваленному разнообразным мусором, начиная от шелестящих упаковок от полуфабрикатной еды и заканчивая канцелярскими принадлежностями, стола. Головы человека все еще не было видно, она была слишком неестественно запрокинута назад, но вблизи Лек сумел получше рассмотреть его костюм — велюровый, дорогой, качественный, к правому лацкану приколот маленький значок с изображением трезубца, поблекшая белая рубашка на воротнике. Человек выглядел нарядно, будто готовился к отправке на тот свет… или просто шел в ресторан?
Зажав винтовку в одной руке и взяв в зубы фонарик, Лек потянулся к лежащей на столе руке мертвеца и, выждав пару секунд, будто чтобы удостовериться, что тот не отдернет ее, извлек из его пальцев белый клок бумаги. Пятясь, не спуская глаз с трупа, он вышел в коридор, дал пару секунд сердцу на то, чтобы немного успокоиться, и развернул сверток.
Прямоугольник блокнотного листа был полностью исписан неровным, мелким почерком. В самом конце слова стали почти нечитаемыми из-за резких скачков пера и частых разрывов, так что одно слово делилось на три, но, тем не менее, Лек с небывалой жадностью поглощал написанное, все перечитывая и перечитывая сообщение, с каждым разом понимая смысл написанного все яснее и четче.
«9 ноября 2016 г. Мне очень жаль, что я потерял свой дневник, в котором описывал все, что происходило с начала мая этого года. Теперь нет времени восстанавливать даже в общих чертах. Потому что оно все-таки действует. И действует не так, как говорили. Мы все равно умираем, а потом… В воскресенье умерла Софья. Ее похоронили… закопали… сверху проехали катком. В среду она пришла, как и те, кто умирал до нее. — В этом месте почерк сорвался в неразборчивые каракули, и Лек почему-то предположил, что с писавшим эти строки случился какой-то приступ, потому что дальше было написано: — Черт, а это здорово отнимает мозг… писать очень сложно… почти не вижу букв, не помню, как некоторые пишутся… Полчаса уходит на одно слово. В общем, мне пришлось выстрелить ей в грудь… Дырень была — хоть пролезай, а она шла… Черт, сейчас… такое чувство, что я густею изнутри… Она только без головы упала… Так что, стреляйте в голову или по ногам, иначе бесполезно. Раньше они не нападали на людей, просто уходили по дороге на восток… теперь они едят нас. Последние возвращенцы с того света стали вообще другими. Они едят даже тех, кто превратился в таких как они раньше них. Я не знаю, кто они, но то, что они делают… я думаю, это голод.
Военные убрались из города как только это началось. Они обещали прислать какой-то спецбатальон, подготовленный как раз для таких случаев, но никто не приехал. Никто нас не защитит. Они поедают нас. В городе не осталось обычных людей. Я не слышу никого уже несколько дней. Хочется верить, что они все же нашли где укрыться… Либо не нашли…
Я же не прячусь… Я жду… Не хочу быть таким… Я сам…
Если что, патроны на нижней полке в шкафу.
До встречи… Надеюсь, не на земле…»
Внезапный шорох за спиной вынудил Лека выпустить из рук бумажку и, резко обернувшись, вскинуть винтовку.
— Малой, ты чего? — недовольно покосившись на упершийся ему в брюхо ствол, искривился Секач.
— Я… вот, — он поднял с пола записку и протянул ее подошедшему Крысолову. — Здесь нашел… посмотрите.
Крысолов поднес к глазам записку и несколько раз пробежал бесстрастным взглядом весь текст, потом передал ее Секачу и вопросительно посмотрел на Лека, будто это он был автором сих строк.
— Где ты это взял? — спросил он.
Лек молча, кивком указал на открытую дверь в кабинет заведующего.
— О, тут жмур, — доложил Секач, упрятав в нагрудный карман не вызвавшую в нем особого интереса записку, осветив сидящего за столом, откинув голову назад, мужчину.
— Тихо, Секач, тихо. Не свети на него. — Крысолов осторожно тыльной стороной ладони поднял направленный на сидящего ствол Секачева автомата с примотанным фонарем, и потряс указательным пальцем перед плотно сжатыми губами.
— Эй, ты чего? — удивленно захлопал ресницами Секач, заговорив шепотом. — Это же обычный жмурик.
— Это — не обычный жмурик, — качнул головой Крысолов и, подойдя к столу, легонько, будто чтобы не спугнуть присевшую на стол бабочку, перевернул ладонь мертвеца, закатав обшлаг рукава. Черные дорожки вен едва заметно, но все же вздымались, а чуть пониже запястья парными толчками бился пятак пульса.
— Ты хочешь сказать?.. — Секач обошел стол и, поднявшись на носках, без всякого интереса заглянул человеку в лицо. — Да он себе полголовы снес!
