обратно в Москву. Вопрос в том, что сделать это чрезвычайно сложно. Я, конечно, постараюсь сделать все, что от меня зависит, но, — Плужников виновато улыбнулся, — я же не Господь Бог.
— Погодите-ка, — я потер лоб, стараясь привести свои мысли в порядок, — с чекистами вашими мне понятно — они связь с «братьями по оружию» хотят восстановить, а вы-то чего добиваетесь? Хрущева давно нет в живых, КПСС в прежнем смысле тоже — «подвига» вашего (я постарался, чтобы эти слова не звучали совсем уж издевательски!) и оценить-то некому?
— А вот это уже не твоего ума дело, сынок! — вскинулся Сергеич. — Мы тебе предлагаем билет домой за пустяковую услугу, а он еще выкобенивается! — Федор согласно кивнул, соглашаясь с приятелем, а Плужников недовольно поджал губы.
— Мне кажется, что сейчас не самое лучшее время для того, чтобы острить, Алексей, — произнес он осуждающе. — Мы можем быть друг другу весьма полезны, и это самое главное! А свою иронию приберегите для более благодарной аудитории.
Я почувствовал, что краснею. Действительно, чего это я раздухарился, они же мне помощь предлагают, а то, что хотят извлечь какую-то выгоду и для себя, так это вполне нормально — альтруисты нынче не в моде, пускай даже в параллельном мире!
— Ладно, извиняюсь, — буркнул я (ненавижу признавать свою неправоту!), — что делать-то надо?
— Вот это другое дело, — спокойно сказал Плужников. — Для начала необходимо, чтобы вы приняли участие в одном, гм, обследовании. Мне нужно настроить параметры вашего организма таким образом, чтобы они вновь вошли в противофазу с энергополем анклава.
— Стоп, сдаюсь! — я поднял руки. — Можно чуть попроще?
— Попроще? — задумался подполковник. — Мне нужно добиться того, чтобы этот мир «вытолкнул» бы вас, словно инородное тело. Сейчас, к сожалению, вы помечены им как часть собственной структуры, и расставаться с этой частью он не намерен.
— Погодите, — удивился я, — когда это меня пометить успели?!
— Мы используем термин «нанести крап», или «крапить», — энигматор, который занимался данным вопросом, был заядлым картежником и в шутку предложил такое название, — встрял в нашу беседу Сергеич. Для меня стало понятно, почему меня называли Крапленым. Непонятным оставалось, когда же произошло «сие знаменательное событие».
— Да в момент пересечения условной границы между Москвой и Городом, — ответил на мой вопрос Плужников. — По неясным до конца причинам некоторые люди становятся для анклава «своими», и дорога назад для них заказана. А поскольку согласия человека этот мир не спрашивает, то в какой-то степени, согласитесь, ведет он себя действительно по-шулерски. Вот и надо попытаться сделать так, чтобы эта «метка» исчезла.
Я поежился. Перспектива вырисовывалась невеселая — или поверить «Плужникову и Ко», или…
А, ладно, где наша не пропадала!
— Я согласен! — Хм, мне показалось или окружавшие меня «дети подземелья» облегченно выдохнули?
Глава 12
Безбрежный океан боли и мрака, в котором я плавал, кажется, уже целую вечность, в очередной раз потащил меня куда-то ввысь, чтобы затем вновь обрушить вниз. Ощущения были таковы, что на ум постоянно приходили имена героев, замученных в чьих-то застенках или пыточных камерах. Как я их сейчас понимал! Но что от этого толку — сделать что-либо для того, чтобы изменить свое положение, я все равно не мог.
Темнота, оказывается, тоже имеет свои оттенки — к ней примешиваются то отблески пламени, то хороводы звездочек или, быть может, снежинок… А иногда пробиваются лучи света, похожие на свет фонарика в ночи.
В какой-то миг я, как показалось, даже понял смысл этих явлений, но… этот миг был столь краток и мимолетен, что оставил после себя не знание, а только лишь чувство острого сожаления и тоски от потери. А потом опять нахлынула боль. Бог ты мой, ну разве ж можно это выдержать?! А-а-а!!! Перестаньте, сволочи!!!
Уф! Неужели все, наконец, закончилось?! Черт, в глаза словно по тонне песка насыпали — веки просто не открываются. Да-с, теперь я Вия понимаю — мне бы кто помог, что ли! А главное, что язык тоже не шевелится, и не позовешь никого. Хорошо, что хоть слух частично вернулся, и я слышал странно гулкие слова разговора своих мучителей.
— Скоро он придет в себя, а, Палыч? — По-моему, это Федор.
— Думаю, что минут через пять-десять. — А это уже Плужников.
— Крепкий парень, я и не рассчитывал, грешным делом, что он такой удар сможет выдержать. Думал, что придется сердечко запускать, ан нет!
— Сплюнь! Ему еще столько всего сдюжить предстоит, что…
— Слушай, Палыч, а сколько твоя блокировка продержится?
— Должна пару суток протянуть, но это, сам понимаешь, только теория — я с Краплеными никогда не работал.
— Что ж, будем надеяться, что времени переправить этого красавца обратно в Москву хватит, а уж дальше дело само пойдет, как надо…
— Заканчивай трепаться, он, похоже, приходит в себя!
Первое, что я увидел, когда все-таки смог заставить себя открыть глаза, было озабоченное лицо Сергеича. Он настороженно смотрел на меня. Заметив, что его видят, он деловито поинтересовался тем, в состоянии ли я подняться самостоятельно или потребуется его помощь. Прислушавшись к своему несчастному телу (вот уж воистину традиция — ходить каждый год с друзьями 31 декабря в баню — за эту ночь из меня уже столько раз вышибали сознание, что странно было, почему я еще в состоянии что-либо делать осмысленно и самостоятельно!), я со стоном приподнялся на неудобном узком топчане. На эту уродливую скособоченную конструкцию, расположенную в соседнем отсеке, которую Федор с глумливой ухмылкой назвал прокрустовым ложем, меня уложили перед началом эксперимента. Старички предлагали Плужникову еще привязать меня, так сказать, для верности, но Виктор Павлович отрицательно покачал головой и заметил, что в этом случае потоки жизненной энергии моего организма будут циркулировать не так, как это ему нужно. Ну что ж, и на том спасибо — тогда я еще не подозревал, что и без этого мне мало не покажется!
Голова немного кружилась, но в принципе по сравнению с тем, что мне пришлось пережить во время исследования, это было вполне терпимо. Почему-то нестерпимо хотелось курить, и я немедленно экспроприировал папироску у Плужникова, который весьма опрометчиво оставил свой китель с торчащей из нагрудного кармана коробкой «Герцеговины» на стуле возле топчана.
Сам подполковник склонился над разложенными на столе бумагами и что-то быстро черкал в них роскошным толстым карандашом. На меня он не обращал никакого внимания и, признаться по правде, я даже был этому рад — последние события (а особенно «трансляция» его воспоминаний) показали мне Плужникова с такого ракурса, что лишний раз связываться с ним как-то не хотелось. Нет, я понимал, разумеется, что придется общаться, но… это как с зубным врачом — знаешь, что, когда болит зуб, все равно придется идти, но всеми правдами и неправдами оттягиваешь этот момент до последнего.
Федор сидел на табуретке рядышком с подполковником и, азартно болтая босыми ногами, что-то негромко ему подсказывал, оживленно размахивая руками. Плужников досадливо морщился, но молчал. Впрочем, иногда он прислушивался к словам помощника и согласно кивал.
Наконец, Виктор Павлович повернулся ко мне и несколько секунд пристально разглядывал меня, словно прикидывал в уме, можно ли меня продать оптом или все же придется сделать это в розницу. Неуютное, доложу я вам, ощущение — ждать, когда могущественный маг решает твою судьбу. А самое главное, что ты понимаешь: пытаться ему перечить — это все равно, что с голыми руками против
