все в порядке.
Его глаза пробежали по женщинам, занятым готовкой и стиркой, и резвящейся повсюду детворе.
— Думаешь, они довольны жизнью? — спросил Касем.
— Они мечтают получить права на имение и жить в таком же богатстве, как Амина-ханум, жена управляющего.
Касем широко улыбнулся, перевел взгляд с одного своего собеседника на другого и спросил:
— У вас созрел план? Каков наш следующий шаг?
Хасан с гордостью вздернул голову и расправил широкие плечи.
— Мы твердо знаем, чего хотим!
— И как это сделать?
— Нападем на них внезапно.
Садек не согласился:
— Давайте подождем, пока большая часть улицы не перейдет на нашу сторону, и тогда уж нападем. Так мы будем уверены в победе, с одной стороны, а с другой — избежим жертв.
— Верно! — подтвердил Касем, и черты его лица разгладились.
Они успокоились и замечтались, как вдруг кто-то робко произнес:
— Еда.
Касем поднял глаза и увидел перед собой Бадрию, которая принесла тарелку бобов и лепешки. Она подошла к нему, глаза ее сверкали, и, не сдержавшись, он улыбнулся.
— Приветствую мою спасительницу! — сказал ей Касем.
Она поставила перед ним тарелку, ответив:
— Да продлит Бог твои годы! — и ушла в хижину Садека, стоявшую рядом.
На душе у Касема потеплело, и он с аппетитом принялся за еду.
— У меня осталась немалая сумма денег, — сказал Касем за трапезой. — Они нам еще пригодятся, если что случится.
Немного помолчав, он добавил:
— Мы должны привлекать всех жителей нашей улицы, в ком чувствуем готовность присоединиться к нам. Как много среди них обиженных, желающих нам победы, которых останавливает только страх!
Хасан и Садек направились туда, где их уже ждали остальные, и Касем остался один. Он встал, чтобы оглядеться на новом месте: прошел среди играющих детей, которые не обратили на него внимания, женщины же приветствовали его улыбками. Вдруг его взгляд остановился на древней старухе с седой головой, мутными глазами и трясущимся подбородком. Касем подошел к ней поздороваться, и она ответила ему так же приветливо.
— Кто ты? — спросил он ее.
Голосом, похожим на шелест сухих листьев, она ответила:
— Я мать Хамруша.
— Здоровья тебе, матушка. Нелегко тебе было покинуть нашу улицу?
— Мне лучше всего там, где мой сын. — Потом, будто припомнив что-то, добавила: — И подальше от надсмотрщиков.
Улыбка Касема ободрила ее, и она сказала:
— В молодости я видела Рифаа!
— Правда?! — заинтересовался он.
— Клянусь! Он был добр и прекрасен. Но я и представить не могла, что его именем назовут квартал и будут слагать о нем песни.
— Ты не стала его последовательницей, как другие? — продолжил расспрашивать Касем.
— Нет. Тогда на этой улице никому не было до нас дела. Да мы и сами не знали, кто мы такие. Если б не ты, никто и не вспомнил бы о бродягах.
Он отстраненно смотрел на нее и думал, продолжая улыбаться: что же сегодня происходит с нашим дедом?
Старуха молилась за Касема, пока он не скрылся из виду…
Он остановился на краю обрыва, обвел взглядом пустыню, лежащую внизу, и вгляделся в горизонт: купола и крыши были разными, но будто принадлежали кому-то одному. Про себя он сказал: все это должно стать единым целым. С высоты все выглядело таким маленьким! Какими ничтожными казались и управляющий Рефаат, и главный надсмотрщик Лахита! Отсюда не видно разницы между Рефаатом и его дядей Закарией. Трудно с этого места отыскать эту беспокойную улицу. Если бы не дом владельца имения, который виден отовсюду, ее и не разглядеть. Дом нашего деда с огромной стеной и высокими деревьями. Но сам он уже стар и, как солнце, клонящееся к закату, не вселяет почтенного страха, как прежде. Где ты? Что с тобой? Почему не выходишь? Словно ты уже перестал быть самим собой. Те, кто извратил твои заветы, живут рядом с твоим домом. А эти женщины и дети, вынужденные уйти в горы, разве их судьба не трогает твое сердце? Ты снова станешь могущественным, когда будут исполнены условия твоего завещания и при этом не прольется ни одной капли крови. Это будет подобно восходу солнца. Без тебя у нас не было бы ни родителя, ни улицы, ни имения, не было бы и надежды.
Он очнулся от приятного голоса:
— Кофе, уважаемый Касем!
Обернувшись, Касем увидел Бадрию, протягивающую ему чашку.
Он взял кофе:
— Зачем ты утруждаешь себя?!
— Я рада услужить вам, господин.
Он вспомнил Камар и стал медленно пить кофе. Между глотками их глаза встретились, и они улыбнулись друг другу. Каким же вкусным кажется кофе на краю обрыва над пустыней!
— Сколько тебе лет, Бадрия?
Сжав губы, она пробормотала:
— Не знаю.
— А знаешь ли ты, почему мы пришли на эту гору?
Она смутилась, но после ответила:
— Из-за тебя!
— Из-за меня?!
— Ты хочешь прогнать управляющего и надсмотрщиков и отдать нам имение. Так говорит мой отец.
Касем улыбнулся и заметил, что его чашка уже пуста. Он отдал ее Бадрии:
— Не знаю, как тебя благодарить.
Она улыбнулась, покраснела и повернулась, чтобы идти.
Он проводил ее словами:
— Ступай с миром!
85
Вечернее время отводилось упражнениям, мужчины собирались для того, чтобы совершенствоваться в борьбе на палках. Занятия начинались сразу после возвращения с заработков: после тяжелого и долгого рабочего дня их хватало лишь на скромную еду. Касем начинал первым и радовался, видя, как люди воодушевлены и как ждут они решающего дня. Даже самые сильные мужчины преклонялись перед Касемом, испытывая к нему любовь и почтение, которые были неизвестны раздираемой ненавистью улице. Дубинки поднимались и опускались, скрещиваясь с оглушительным грохотом. Мальчишки смотрели и подражали. Женщины в это время отдыхали или готовили ужин. Ряды хижин множились, так как все больше и больше людей прибывало на новое место. Садек, Хасан и Абу Фисада доказали, что они способны повести людей за собой. Они находили на улице обездоленных и убеждали примкнуть к ним, пока те не оставляли свой квартал, движимые надеждой, впервые зародившейся у них в душе.
