— Что же ты решила?
— Ты еще спрашиваешь? Конечно, останусь с ним до конца своих дней!
— Ты понимаешь, что говоришь? — растерянно спросил брат.
— Разумеется, понимаю!
— Конечно, он будет получать пенсию, но…
— Я все взвесила, и мое решение твердо!
— Оно принято на зрелом размышлении или под влиянием момента?
— Поверь, я себя знаю гораздо лучше, чем ты думаешь!
— Что ж, искренне желаю тебе счастья.
Сания вновь заговорила о том, что привело ее сюда.
— А свое решение о разрыве с Алият ты изменить не можешь?
— И рад бы, но не могу, — спокойно и без колебаний ответил Марзук.
— Значит, свою новую невесту ты любишь по-настоящему?
— Мы поженимся в самое ближайшее время.
После паузы он сказал:
— Я восхищаюсь тобой, сестра!
— Чего о тебе я сказать не могу! — уходя, бросила Сания.
XXIII
Хусни Хигази, удобно расположившись на диване под люстрой, благодушно смотрел, как его друг, кинорежиссер Ахмед Радван, беспокойно ходит по комнате.
— Сядь-ка лучше и выпей! — посоветовал он.
— Я ни в ком не нахожу ни понимания, ни сочувствия! — жаловался Ахмед Радван.
Хусни Хигази улыбнулся и подумал о том, что все последние годы отмечены печатью равнодушия. Когда-то и он любил искренне и страстно, а потом вовсе забыл, что бывает на свете любовь. Неужели и ему уготовано судьбой вновь влюбиться и сходить с ума в пятьдесят с лишним лет?
От этих мыслей его отвлек гневный возглас режиссера:
— Я сам думал, что это мимолетное увлечение, и даже не подозревал, насколько оно серьезно.
— Мой дорогой Ахмед! Прости, но я должен напомнить тебе, что время — беспощадный спутник каждого из нас.
— Я по-прежнему полон сил!
— Лучше сядь-ка на диван и выпей.
— Знаешь, я вполне серьезно думаю, не убить ли мне ее!
— Вспомни, чему учат мудрецы.
— Я убью ее!
— Ну сядь же и выпей!
Режиссер окончательно потерял контроль над собой и затопал ногами.
— Мы же договорились с ней пожениться немедленно! А ты понимаешь, что значит ее обман? В накладе останутся все: и я, и шейх Язид, который сменил ветхую лачугу на улице ас-Сакальби на комфорт «Нила», и она сама! Ведь я знаменитостью ее сделал!
— Ну что ж! Порой выпадает случай сделать кого-нибудь знаменитым, но в конце концов мы неизбежно утрачиваем власть над своим творением!
— Истеричка! Не понимает, что кинозвездой ей оставаться недолго! Никто не рискнет подписать с ней контракт даже на вторые роли!
— Послушай, не прокатиться ли тебе в Европу?
— К черту Европу!
— Ты меня очень огорчаешь, мой друг!
— Лучшего утешения ты не нашел?
— Мне известно и другое такое же несчастье. Я знаком с бывшей невестой Марзука. Она страдает, как и ты.
— У нее это пройдет через день, много — через два, — огрызнулся Ахмед Радван.
Хусни невольно рассмеялся.
— Кажется, ты себя считаешь единственным влюбленным в этой стране!
— Да покарает аллах ее и меня! — несколько успокоившись, сказал Ахмед. — Но без нее я жить не могу!
— Милый мой, возьми себя в руки! Готов держать пари, что ты развелся бы с ней через полгода.
— Ах, что ты понимаешь! Я не в силах больше терпеть и страдать!
— Сядь и выпей.
— Не мог бы ты мне посоветовать что-нибудь более дельное?
— Но что же?
— Ведь я действительно способен убить.
— Ну нет, ты не кровожаден.
— Ведь я предложил ей выйти за меня замуж! — крикнул Ахмед, опять впадая в бешенство.
— Ну успокойся же!
— Ты знаешь, что сказала эта шлюха? Видишь ли, она выходит замуж, но за другого! — Свирепо сжав кулаки, он продолжал: — Ведется усиленная подготовка защиты населения от воздушных налетов, готовится всеобщая война… Отлично, гениально! Но я предупреждаю: эту проклятую землю постигнет новая катастрофа, еще большая, чем предыдущая!
Эти слова напомнили Хусни, что вновь замазываются синей краской окна и уличные фонари, а перед подъездами сооружаются защитные стенки из кирпича. У него защемило сердце. Единственное, чем он еще дорожит, — это своей квартирой. Как он будет доживать остаток своих дней, если в дом попадет бомба и он окажется в палаточном городке среди беженцев? Упаси бог!
— Я тебе очень рекомендую после окончания работы над фильмом съездить за границу, — посоветовал он Ахмеду. — Рассеешься и все забудешь.
Тяжело вздохнув, Ахмед направился к бару.
— Ну, в таком случае мне придется пробыть за границей довольно долгое время, если не вечность.
XXIV
На столе Моны Захран зазвенел телефон. Она сняла трубку и услышала знакомый голос — Салем Али сказал вежливо, но твердо, что просит ее зайти на несколько минут в индийский «Чайный домик». Если ей это неудобно, он будет ждать ее там, где она пожелает. Мона ответила, что им вообще не к чему встречаться. Он начал ее уговаривать, а когда она спросила, чем вызвана такая настойчивость, сказал, что это не телефонный разговор. Ему необходимо сообщить ей нечто очень важное. И Мона уступила его просьбам. Она отправилась в «Чайный домик», испытывая волнение и тревогу. Салем Али уже ждал ее там. Они поздоровались, сели за столик. Мона сразу заметила, как он сильно изменился, но постаралась внушить себе, что ее это не трогает, и тут же рассердилась на себя. Он очень похудел, глаза ввалились и потускнели. Вдруг она увидела в них свое отражение, и ей пришло в голову, что Салем тоже, наверное, думает, как она осунулась. Неужели это так заметно? Но ведь и все близкие твердят, что она совсем извелась.
Салем начал горячо говорить, как он ей благодарен за то, что она пришла. Но Мона прервала его. У нее мало времени, а он ведь хотел сообщить ей что-то важное. Ее холодность больно кольнула молодого человека. Правда, ничего другого он и не ждал.
