добить это бестолковое парижское утро…
Не дойдя сотни метров до отеля «Риц», Инна взглянула на себя в первую попавшуюся витрину. Обрамленная ювелирными безумствами с гигантскими алмазами, рубинами и изумрудами, она выглядела невзрачной и даже жалкой. Не живое лицо, а посмертная маска несчастной женщины. Широкий бескровный лоб, тонкий нос, бледные губы. Разве что огромные черные глаза, украшенные неправдоподобно длинными ресницами и густыми, изогнутыми бархатной лентой бровями, слегка оживляли картину.
После двухчасовой прогулки на свежем воздухе ее щеки так и не порозовели, только ошалевшие кудри стали торчать в разные стороны, грозя до смерти напугать неподготовленного собеседника. Инна с тяжелым вздохом извлекла из сумочки расческу и постаралась приладить непослушные волосы к голове. Провозившись добрых десять минут и решив, что теперь интервьюируемый гуру отделается только легким испугом, она отправилась к входу.
– Bonjour, – отвлекла она от важных дел мужчину, напоминавшего наряженную в шикарную униформу, жердь, – j’avais interview avec Serge Lutens[4].
– Bonjour, – заулыбался консьерж, – 353, s’il vous plait![5]
Он указал на лифт за спиной Инны, здраво рассудив, что иностранка с ее ломаным французским так скорее сообразит, что к чему. Инна благодарно кивнула и нажала кнопку.
– Troisieme[6], – предупредил вдогонку консьерж и для верности показал три вытянутых вверх пальца.
Инна улыбнулась ему, давая понять, что все ясно, и скрылась в кабине. К счастью, она пришла за десять минут до назначенного времени – не слишком рано, чтобы выглядеть неприлично, и как раз вовремя для того, чтобы успеть воспользоваться туалетной комнатой, которая, к счастью, располагалась у самого входа. Раскланявшись с помощниками месье Лютанса, она скрылась за спасительной дверью.
Пока довершала начатое сражение с непослушными кудрями, пока подкрашивала губы и пудрила щеки, Инна думала, с чего бы начать разговор. О Лютансе ходили самые разные слухи: говорили, что журналистов он не жалует, рассказывать о себе не любит, а большинство тем обходит стороной так умело, что собеседник остается в дураках, получив на конкретный вопрос абстрактный ответ.
И все же Инна знала себя: пока не почувствует человека и не поймет, что им в этой жизни движет, не успокоится. Ей не было дела до новых ароматов Сержа Лютанса – чтобы написать о них пару строк, достаточно прочитать пресс-релизы, а не тащиться в Париж, – но внутренний мир таинственного гения, приоткрытый хотя бы до крохотной щелки, был ей необходим. Иначе интервью не назовешь успешным.
Закончив с приготовлениями, Инна почувствовала приятный азарт, который возникал всякий раз, когда ей доводилось встречаться с людьми искусства. Беседовать с ними, писать о них, размышлять о том таинственном элементе в душе человека, который побуждал его к творчеству, Инна могла бесконечно.
Преображенная, с сияющими глазами и порозовевшим от загоревшейся в ней энергии лицом, она вышла из туалетной комнаты.
– Я готова, – весело сообщила она.
– Проходите, – улыбнулись ей.
Небольшая заминка, знакомство с представителями компании, директором магазина и появление самого Сержа Лютанса, который прибыл минута в минуту. Ему представили Инну, затем переводчицу – к его радости и изумлению, имена у девушек совпадали, – и проводили троицу к журнальному столику, уютно примостившемуся между шикарными креслами и диваном.
Пора было начинать.
Инна открыла рот и – не понимая, кто ее за язык потянул! – произнесла целую речь. О журнале, в котором будет опубликовано интервью, о его русских читателях, даже о том, что сама она, хоть и работает в глянцевом издании, пишет в свободное время книги…
– Мне так нравится русский язык, – обернулся Лютанс к своей помощнице, – очень певучий, – а потом перевел смеющийся взгляд на Инну, – говорите еще!
От неожиданности она замерла, а потом рассмеялась: деликатный гуру давал понять, что отведенное на беседу время не превратится внезапно в вечность. Месье Лютанс широко улыбался, глядя в ее сияющие глаза.
– Первый вопрос, – Инна выполнила его просьбу и перешла к делу, – вы говорите: «То, что создает человек, – это выражение его самого». В России достаточно известно о ваших ароматах и очень мало – о вас самом. Вы мечтали о парфюмерии с детства?
Она сделала паузу, давая тезке возможность перевести, и превратилась в слух, с нетерпением поглядывая на Сержа Лютанса.
– В жизни человека все запрограммировано. – Он взял в руки чашку и сделал первый, неторопливый, глоток, – все начинается рано, и для вас, и для меня. В возрасте семи лет мы уже полностью сформированы – после происходит лишь поиск и приобретение того, что заложено в человеке…
Он продолжал говорить, прерываясь лишь изредка, напряженно работала переводчица, писал диктофон, а Инна вдруг мысленно перенеслась в свое детство – тот самый возраст, о котором сейчас говорил Лютанс.
Она вспомнила, как после школы сломя голову бежала домой, чтобы поскорее усесться за письменный стол. Все в классе считали ее ненормальной – ни погулять, ни развлечься, – только мама была рада тому, что дочь постоянно занята уроками: перед Инной всегда были разложены тетради, учебники. Правда, бедная мама понятия не имела о том, что дочь обманывает ее изо дня в день. Под учебниками математики, русского языка и природоведения лежала толстая тетрадь в кожаном переплете, в которую она записывала свои волшебные истории. О драконах, василисках, русалках, водяных, домовых, оборотнях, с которыми приходилось иметь дело юным героям, очень похожим на ее одноклассников. Нечисть подстерегала ребят повсюду – в старом портфеле, заброшенном на шкаф, в огромном аквариуме в кабинете директора, в проржавевшей кастрюле школьной столовой, под кроватью в родительской спальне. И поскольку дети постоянно совали нос куда не следует, им же потом и приходилось спасать мир от выпущенных на волю злых духов.
До домашних заданий дело доходило нечасто. Инна пропадала в лабиринтах собственных сказок до самого вечера, пока не приходила с работы мама. Лишь услышав звяканье ключа в замке, а потом и окрик, она вздрагивала и прятала тетрадь под подушку.
Инна и сейчас вздрогнула, словно услышала тот самый мамин голос из далекого прошлого, и очнулась.
– Меня отдали на воспитание одной семье, они были нашими дальними родственниками, – продолжал свой рассказ Лютанс, – я видел мать очень редко, а потому мне приходилось задействовать воображение, чтобы воссоздавать и даже придумывать ее образ. Думаю, именно это и положило во мне начало фантазии, которая стала единственным оружием против одиночества.
Инна слушала завороженно, перед ее глазами возник крохотный чернявый мальчик – наполовину немец, наполовину француз, – стоявший перед большим затуманенным зеркалом. Только оно в старом бедном доме и отличалось изяществом. Все остальное – простой деревянный стол, грубо сработанные стулья, кособокий буфет – было невзрачным и даже уродливым. Но в зеркале! В нем богатым убранством и сочными красками искрился восточный дворец, посреди которого стояла невероятной и меланхоличной красоты женщина. Она ласково смотрела на мальчика, а он любовался ее бледным лицом, замысловатым блеском черных бриллиантов в мочках ушей; наблюдал за движениями губ и тонкой бледной шеи, которую оттеняли массивные украшения из драгоценных камней. Он вздыхал одновременно с шорохом струящегося в пол платья и был счастлив.
– Самые большие несчастья порождают самые большие счастья, – произнес Серж, и Инна удивилась, снова увидев перед собой лицо семидесятилетнего человека – язык не повернулся бы даже мысленно назвать его «стариком» – красивого, светящегося изнутри силой фантазии, которая захватила его в плен в раннем детстве.
Интервью давно закончилось, Инна тепло попрощалась с Лютансом, но его история, рассказанная так ярко и красочно, не выходила у нее из головы. Она бродила по длинным галереям Лувра – пришла сюда сразу из отеля «Риц», – а в голове все еще звучал необычный рассказ.
«Однажды, когда мне было лет 15, к нам в парикмахерскую пришла молодая женщина. Меня попросили заняться клиенткой.
