Отель маме понравился безумно. Особенно, кажется, на нее произвел впечатление носильщик с этой своей пижонской, как в западных фильмах, тележкой для багажа. Мы заполнили бланки, предъявили паспорта и поехали наверх — решили, что нужно переодеться и, пока не стемнело, пойти посмотреть город.
Приняли душ. Переоделись. А потом я добрых сорок минут не могла извлечь маму из ее номера: она подходила к окну, застывала, ахала, потом шла в ванную комнату, включала свет у зеркала, в котором отражались два закрученных в спирали стебля бамбука, и начинала перебирать разные пузыречки, пакетики, коробочки, красиво разложенные на стеклянных полках заботливым персоналом. Кажется, на глаза ее непроизвольно наворачивались слезы.
Да уж, сволочь я, однако. Для меня-то все эти атрибуты западной жизни давным-давно перестали быть чем-то запредельным. Теперь в любой приличной московской гостинице все то же самое есть. А мама, которую я заперла в четырех стенах и отдала на произвол телевизора и домашнего хозяйства, ничего подобного в жизни еще не видела. Пора исправляться — вон иностранцы, выходят на пенсию и начинают колесить по всему белу свету. Иногда в шестьдесят лет жизнь только начинается. Что ж поделаешь, если раньше никому до человека не было дела.
Я поспешила надеть на маму плащ и увела ее на улицу. Дорогу от отеля до Соборной площади я помнила прекрасно и специально пошла с той стороны, где кафедральный собор неожиданно открывался взору. А когда мы добрались до этой волшебной улочки, я искренне пожалела о том, что не захватила с собой фотоаппарат. Только на этот раз нужно было снимать не великолепный собор, а маму. Она так широко раскрыла глаза, так непосредственно всплеснула руками, что я не могла сдержать умиления и стояла, любуясь ею. Оказывается, так приятно дарить близким людям новые впечатления, так радостно показывать «другую» жизнь — словами не передать!
Первую неделю я активно работала персональным экскурсоводом: мы прошлись по всем историческим местам, побывали во всех музеях, обошли страсбургские соборы и храмы, прогулялись по парку оранжереи и европейскому кварталу. Мама не уставала восторгаться и задавать множество вопросов. Оказывается, ее интересовали и история, и быт, и искусство. А я-то, эгоистка чертова, считала, что жизненная любознательность моей родительницы никогда не простиралась дальше сковородок и кастрюль. В один только кафедральный собор мама заводила меня раз десять. Я устало плюхалась на скамейку и закрывала глаза, наслаждаясь чувством такого покоя, какого не случалось со мной ни в одном другом месте, а мама внимательно изучала роспись на стенах, резьбу, скульптуры. Кажется, она старалась исследовать каждый уголок величественного храма и совершенно при этом не уставала. Зато меня к тому времени уже начала охватывать пустая апатия: надежда повстречать в городе Егора начинала испаряться как сизый дым. И я просто безвольно сидела, изредка открывая глаза, чтобы убедиться, что с моей мамочкой все в порядке — она по-прежнему занята важным делом.
Егора я увидела внезапно — только открыла глаза, как перед ними — далеко, почти у самых астрономических часов — мелькнула его спина. В болезненно знакомой майке «милитари», которую он снимал с себя, повинуясь моей воле, в номере «Софителя». В тот самый, первый раз. Я вскочила как ужаленная и поспешила за ним. Я не могла бежать — в храме это не принято, к тому же повсюду люди, люди, люди. Пока я пробиралась сквозь скопления туристов, обвешанных камерами, спина пропала из виду. Я молниеносно выскочила на улицу через боковой вход и не прогадала — спина удалялась по направлению к набережной. Я бежала как обезумевшая, расталкивая всех на своем пути.
Я догнала его уже у самого Роанского дворца и с размаху так врезалась в него сзади, что он покачнулся. Недоуменное, чуть обиженное и совершенно чужое лицо молодого человека обернулось ко мне.
— Pardon, — я попятилась прочь, словно умалишенная. — Eqsquisez-moi, s’il vous plait.
Молодой человек раздраженно пожал плечами и поспешил скрыться за поворотом. А я, глотая непозволительные слезы, побежала обратно к кафедральному собору. Подумала о том, что могла сильно испугать своим внезапным исчезновением маму.
Очень скоро она научилась ориентироваться в городе сама и пошла на второй круг по музеям, пропадая там целыми днями. Я же занялась целенаправленными поисками Егора. Но, сколько ни вглядывалась я в лица прохожих, сколько ни старалась найти его в толпе, сколько ни бродила по «нашим» местам, случайной встречи мне судьба не подарила. Но ведь я не могла ошибиться, я по-прежнему чувствовала, что он где-то рядом! Значит, пора было брать инициативу в свои руки.
Для начала я позвонила в договорной отдел «РусводКи» и запросила адрес квартиры в Страсбурге, которую снимала компания для менеджера по Европе. Адрес мне дали, но честно предупредили, что аренду мы продолжаем платить впустую: Никитин Егор давно вернул ключи арендодателю, а нового менеджера мы пока что на работу не принимали. Последний факт мне был известен не хуже, чем им. А вот о том, что Егор сразу же после увольнения съехал с квартиры, я как-то не подумала. Наверное, слишком уж сильно надеялась на чудо.
Как бы то ни было, я все равно вызвала такси и поехала к указанному дому.
Это был новый квартал Страсбурга, довольно удаленный от центра. Кругом стояли четырех— или пятиэтажные монолитные дома, перед которыми расположились крошечные детские площадки и скромные лужайки. Машины, как и в Москве, в рядок громоздились прямо на тротуарах. Людей не было видно — то ли все на работе, то ли попрятались по домам. Одним словом, типичный «спальный район».
Как объяснила мне бабушка-консьержка, к которой я пристала с расспросами, в этих домах в основном снимали квартиры иностранцы, которые приехали в Страсбург работать. А местные жители, за исключением разве что малообеспеченных молодых пар, обязательно обзаводились своими домами.
— А я думала, в Страсбурге все дома передаются только по наследству, — сказала я, чтобы как-то поддержать разговор, а потом, расположив к себе милую бабушку, спросить у нее про Егора. — Они же такие старые и наверняка являются памятниками культуры!
— Ну, что вы, — удивилась старушка моей наивности, — старые дома только в центре. Они тоже продаются иногда, но очень дорого.
— А где дешевле? — продолжала я поддерживать разговор.
— Поближе к окраине, — разъяснила бабушка. — Сейчас достаточно строят.
— Да?! — продемонстрировала я «искренний» интерес. Язык невероятно чесался на предмет вопросов о Егоре, но пока что я не решилась наседать.
— А вы хотите купить здесь дом? — поинтересовалась оказавшаяся любопытной старушка. И, не дождавшись ответа, предложила: — Пройдите вперед во-о-он по той улице. Там в конце есть агентство недвижимости. Вам все покажут.
— Спасибо! — поблагодарила я за совершенно ненужную мне информацию. — Я у вас еще вот что хотела спросить, — наконец-то решилась, сердце бешено стучало, — вы не помните случайно русского молодого человека по имени Егор? Он в вашем доме четыре года жил.
— Помню, — насторожилась старушка, оборвав всю свою разговорчивость одним-единственным словом.
— А не скажете, где он сейчас? — я уже готова была встать на колени, умоляя бабушку что-нибудь выдать. Но она была тот еще партизан.
— Этого не знаю, — она сосредоточенно покачала головой. — Пришел в один прекрасный день, собрал вещи, сдал мне ключи и уехал. А вам зачем?
— Я его коллега, — опустив голову, прошептала я.
— А, ну так вы лучше меня должны все знать! Он сказал, уволили с работы. Наверное, уехал к себе в Москву. Жаль, — старушка вздохнула, — такой приятный и вежливый молодой человек был.
— Действительно, жаль.
Я попрощалась с бабушкой и на вялых ногах пошла прочь.
Руки стали холодными и дрожали. Я едва удерживала себя от того, чтобы усесться прямо на тротуар и, обхватив себя руками, заплакать. Тяжелыми каплями в самое сердце падали врезавшиеся в память слова Маяковского: «Кроме любви твоей мне нету моря, а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых. Захочет покоя уставший слон — царственный ляжет в опожаренном песке. Кроме любви твоей, мне нету солнца, а я и не знаю, где ты и с кем». Я брела, сама не зная куда. Просто шла, шла. Передвигала ноги. У меня больше не было ни единого дела в чудесном и жестоком городе Страсбурге. Да и было ли оно теперь у меня
