С той минуты она замолчала. Ни одно слово не могло сорваться с непослушных Вериных губ. А ведь она хотела, пыталась. Открывала рот и шамкала, как немая, заливаясь слезами. Она стала похожа на невыносимо живучую рыбу, которую навсегда вытащили из воды.
Папа с бабушкой не сразу заметили, что происходит: были слишком заняты Лидой. И только на четвертый день – после похорон и поминок – отец понял, что дочь не может говорить.
И снова началась больничная круговерть – врачи, лучшие специалисты, неврологи, отоларингологи, терапевты. К кому только из детских логопедов ее не возили – в городе таких не осталось. Целых пять лет никто не мог вытянуть из Веры ни единого слова. Она была совершенно нормальным ребенком: все слышала и понимала. В речевом аппарате, сколько ни обследовали, никаких нарушений найти не смогли. Девочка просто молчала, и все.
Даже учителя в школе к ней приспособились: никогда не вызывали к доске, давали только письменные задания.
Особенно мучилась с безмолвной ученицей англичанка Светлана Сергеевна – потихоньку оставляла ее после уроков и давала слушать записи, читала вслух книги. Вера поняла, хотя и не сразу, что учительница влюблена в папу и относится к ней как к собственной дочке. Хочет помочь. Только Александр Иванович никак не желал замечать ее особой привязанности: после смерти мамы он не обращал внимания на женщин. Вел себя так, словно никакого различия полов в природе не существует. А ведь он был еще не старым человеком – чуть-чуть за пятьдесят. Сейчас эти близкие «пятьдесят» казались периодом расцвета.
Девочка видела, как страдает бедная Светлана Сергеевна, и, чтобы хоть чем-то компенсировать ей безразличие отца, усердно занималась английским. Читала про себя, писала, учила новые слова, которые не могла произнести вслух. Но они четко звучали в ее голове.
После смерти мамы с Верой случилась еще одна странность: она научилось видеть чувства людей. Оказалось, что каждое из них имеет свой цвет. Вокруг отца всегда витала черная дымка – девочка знала, что его сердце не может оправиться от удара. Догадывалась, что в смерти Лиды он винит только себя. Бабушкина тоска была свинцового цвета – плотный серый туман над головой. У чувств Светланы Сергеевны был нежно-розовый оттенок, который изредка становился бордовым. Кажется, в моменты отчаяния.
Вере было легко понять, как относятся к ней одноклассники и учителя. Преподаватели часто испытывали жалость – синий цвет, – ученики, бывало, завидовали особому положению Орловой – «ее никогда не спрашивают», – и тогда воздух вокруг их голов окрашивался в темно-зеленый. Эмоции людей менялись, краски над ними – тоже. Это было красиво.
А потом ее способность пропала так же, как появилась – внезапно. Когда Вере исполнилось пятнадцать, она начала мучить себя вопросом, почему мама так поступила. Чтобы покончить с собой, человек должен дойти до последней точки отчаяния – прозябать в нищете, быть никому не нужным. У мамы была семья, был достаток – все, чтобы жить и радоваться. Значит, существовала какая-то тайна, о которой взрослые Вере не говорили.
И она начала искать. Ждала, когда отец с бабушкой уйдут из дома, и шла в кабинет отца, где хранились семейные документы. Каждый раз Вера преодолевала настоящий ужас, открывая дверь в кабинет, и все же не оставляла попыток. Вскоре ее настойчивость была вознаграждена – в нижнем, запирающемся ящике отцовского стола, который Вера вскрыла с помощью отвертки, она нашла мамин дневник.
«Александр Иванович ухаживает за мной, – писала Лида на первой странице, – забавно! На лекциях все его слушают, открыв рот, а вечером, в ресторане, он смотрит на меня с таким интересом, словно профессор здесь – я. Анька говорит, он очень импозантный мужчина. Не знаю. Не понимаю, что это значит. Я только вижу, что он намного старше меня и умнее, конечно. Но ведь ум не скрывает недостатки – седину, полноту. Не стану перечислять дальше. Когда сидишь в аудитории, а он стоит за кафедрой, конечно, ничего такого не думаешь. Но как только оказываешься рядом с ним... Бр-р-р».
«Уже год Александр Иванович пристает со своим предложением руки и сердца. С ума сошел. Надо было в преклонном возрасте – сорок лет! – влюбиться в студентку!
Анька меня не понимает, скоро рассоримся. Ей кажется, лучше Александра Ивановича у меня в жизни никого и не будет.
А если я не хочу? Стоит мне начать рассказывать, как он противно целуется, и Анька машет на меня руками, чтобы я замолчала. А кому еще жаловаться? Узнают – мигом из университета его выгонят.
С одной стороны, он любит меня. А с другой, надо же и о себе думать! И его жалко, и себя. Что делать?! Как сказать, что он мне не нравится? Каждый раз собираюсь и боюсь. Цветы брала, в рестораны ходила? То-то!»
«Не ожидала от мамы!!! Она, видите ли, спит и видит, как бы с папой разъехаться. А я тут при чем?! Почему я должна выходить замуж за человека, который в отцы мне годится, лишь бы обеспечить некоторым «комфортную жизнь». А она скандал закатила – и с ума грозилась сойти. Ей-то я что плохого сделала?!
Вообще не надо было ничего говорить! Теперь меня не только Александр Иванович и Анька уговаривать будут, теперь и мама с ними заодно. Вот я дура-то! Нашла, у кого просить совета.
А Артем с третьего курса целуется классно! Единственная хорошая новость».
«Москва – это сказка! Никогда не думала, что можно влюбиться в город. И Александр Иванович все-таки очень милый – отдельную комнату мне оплатил в гостинице и не напрашивается, даже не намекает. Артем уже был бы тут как тут!
А платье... Я такого в жизни не видела. Пойду завтра, примерю: тут недалеко. Мне Александр Иванович обещал любое купить, лишь бы я согласилась. Вот и посмотрим!»
Дальше в записях шел большой перерыв, почти полгода. И если раньше Лида писала чуть ли не каждый день, ровным студенческим почерком, то теперь ее записи стали стихийными: раз в неделю, раз в месяц. Почерк изменился до неузнаваемости: торопливые угловатые строчки наскакивали одна на другую, словно сражались между собой.
«Я беременна!!! Гром разрази врача, который прописал мне эти новомодные таблетки! Почему женщины должны глотать бесполезную отраву, да еще по расписанию, ради чужого удовольствия? Не могу я так жить. Раз забыла, другой... Если скажу Сашке, он заставит рожать: спит и видит, как бы засадить меня дома с кучей детей. А я не представляю себе никаких детей, меня от него самого уже круглые сутки тошнит. Глаза бы не видели!
Не надо было никого слушать, не надо. Завтра буду выяснять про аборт и подавать на развод. Только бы мать с Сашкой ничего не узнали!»
«Девочка. Вес 3250. Рост 50. Назвали Верой – Сашка решил. Какая еще «вера»?! Никакой веры теперь уже нет...»
Вера читала, перебравшись в свою комнату и плотно прикрыв дверь. Годы переворачивались вместе со страницами дневника. Настроения Лиды скакали от отчаяния до эйфории, от горя до счастья. После замужества, после рождения дочери пришло вдруг и ее время – впервые в жизни она полюбила.
«Сашка уже пять лет из кожи вон лезет, чтобы заслужить мое прощение. Идиот! Прощают тех, кого любят. Он не имел права выслеживать меня, разговаривать с врачом!
Интересно, простила бы я Михаила, если б он против воли уговорил меня рожать?
Боже мой, что за чушь! С Мишей ничего подобного в принципе не возможно – я люблю его! Я хочу родить от него пять, десять детей! Лишь бы был рядом. Никогда не думала, что такое бывает: соединяешься с человеком и летишь, и летишь... А Земля остается далеко позади. Я должна получить у Сашки развод! С ума сойду, если не выйду замуж за Мишу. Верку, если хотят, пусть оставляют себе. Все равно я ей давно не нужна».
«Третий день Мишенька не берет телефон. По рабочему отказываются его звать: то вышел, то занят. Ехать самой на завод? Не пропустят. Сказать, что жена? Там знают, что жены никакой нет.
Это все из-за Сашки! Я прошу: дай мне развод. А он, что он делает? «Лидонька, все наладится». «Я тебе помогу, думай о Верочке». «У нас семья». Ноет. Просит. Как с ним быть?! Знает, что я люблю другого человека, и все равно стоит на своем!
Зачем я ему? В постели давно не жена, только по паспорту. Верой и домом мать занимается. Вот пусть остаются, живут втроем! Не собираюсь я отнимать ребенка, не нужно мне ничего – ни одной копейки, ни единой тряпки! С чем пришла, с тем и уйду. Пусть только отпустит!»
«Все кончено!!! Я его видела. Подсаживал в свою машину совсем молодую девку: где только нашел? Они
