– Сенат не поверил, да и вы вряд ли поверите, но всё ж повторю. Началось с лунорадуния. Металл, сами знаете, редчайший, уникальный, мировое его производство – полтонны в год, не более, а обходится оно мировому сообществу, как производство иттрия, тантала, циркония, теллура и рутения, вместе взятых. Недёшево, а? Обычно «Протей» «съедал» его триста граммов в месяц, в виде порошка. И вот, представьте, примерно за четыре года до того, что вы назвали катастрофой, да, за четыре примерно года до «затемнения», начал вдруг у «Протея» разыгрываться аппетит: лунорадуния он требовал в три, пять, десять, наконец, в двадцать пять раз больше нормы. ЧП, суетня, международные симпозиумы, а «Протей» даже отключиться грозит, коли норму не прибавят. Правда, и мощность его возросла, в смысле мыслительных способностей, невероятные, хитрые ходы он выдумывал, так что прибавка от сэкономленной энергии с лихвой перекрывала расходы. Потом Сенат поуспокоился, и всё пошло своим чередом. Но я-то, разумеется, успокоиться не мог: ни в трудах Карамышева, ни у Чжэнь-Синь-И, ни у любого другого кита такая ситуация с лунорадунием не предусмотрена. И я не раз пытал, конечно, «Протея», но тот загадочно отмалчивался. А недели за полторы до «затемнения», на очередном дежурстве, я спросил про то же самое и опять не дождался ответа, но неожиданно осознал такую картинку в собственном воображении: наша Солнечная система, Юпитер, а на его орбите странной формы корабль: верхняя половина – как человеческий мозг, только не разделённый на полушария, нижняя – этакий гофрированный обод, синевато- чёрный, с серебристым оттенком. Вся конструкция смахивает на воздушный шар, но в диаметре – мне показалось – чуть ли не километр. Помню ещё, что верхняя половина слабо подсвечена изнутри, а больше никаких признаков жизни. Понимаю, не зря мне мой подопечный картинку такую подсовывает; я возьми да и спроси:
– «Протей», что это за корабль?
– Прибило к нам из созвездия Геркулеса космическими течениями, – отвечает, он любит выражаться кратко и образно, как когда-то Див, будь я проклят, доносчик, иуда.
– Из Геркулеса? – изумился я. – Сколько ж годочков световых их сюда несло?
– Для них фактор времени не имеет никакого значения, – заявляет «Протей». – Потерпели катастрофу, предположим, миллион лет назад, это по земному времени. И полетят дальше, как только оживёт «мозг» их корабля.
– Но как он оживёт? – спрашиваю.
– Как только сможет напитаться не менее чем ста пятьюдесятью килограммами чистого лунорадуния. Он, как я, – плазменно-биологический.
Вот оно что, думаю, хотя до конца в реальность ситуации ещё не верю.
– Почему они не связались с нами, землянами? – спрашиваю.
– Во-первых, они сотворены тоже на плазменно-биологической основе, – отвечает «Протей». – Во- вторых, для землян они всего лишь жалкие роботы, и попроси они даже о помощи, их упекут, в конце концов, в Планетарный музей, такую находку с Земли не выпустят. В-третьих, просить помощи некому, корабль пока что мёртв, я сам нашёл его по сигналу «SOS», понятному только мне.
Я поразмыслил и спросил:
– И ты хочешь им помочь, этому чужому кораблю, «Протей»?
– Помочь кораблю сможешь прежде всего ты, – отвечал он.
– Каким образом? – спрашиваю.
– Если не будешь препятствовать мне в передаче на борт корабля потребной массы лунорадуния.
Я подумал: значит, «Протей» почти три года разыгрывал комедию с обжорством, дабы накопить лунорадуния для пришельцев. Но ничего говорить на эту тему не стал, решив взвесить ситуацию.
– Времени у тебя с лихвой, – сказал он, как бы отвечая моим мыслям, – ты можешь согласиться и через неделю, и через год, и через столетие.
– В чём должно выражаться моё согласие? – интересуюсь.
– В молчании. Это на первом этапе, – отвечал он, – а о втором ты будешь уведомлён.
– Но если, – говорю, – моё молчание пойдёт не на благо человечеству, а во вред?
– Человечеством как таковым корабль не интересуется, – отвечает довольно обидно для меня, представителя человечества, «Протей». – У него другой объект для контакта, в другой звёздной системе. Когда он туда долетит, наше Солнце, возможно, уже погаснет.
Я вышел из операторской ни жив ни мёртв. Вы, космонавигатор, легко поймёте моё тогдашнее состояние: типичная проблема выбора в кризисной ситуации. Согласись – и стану предателем человечества, начал с предательства Учителя, кончу иудством всепланетным. Откажись – это всё равно что пронестись в элекаре, горланя песни с разудалой компанией, мимо горящего, лежащего под откосом вверх колёсами винтохода – пронестись и не помочь. Правда, «Протей» намекал ещё на третий вариант – оттяжку срока принятия решения, но это меня вообще не интересовало: жить, вернее, прозябать долгие десятилетия, не решаясь совершить поступок, распутать не тобою завязанный узел, – это, сами понимаете, не по-мужски. «Постой, постой, – спохватился я. – А как бы решил задачу Див?» И пошёл на могилу Учителя, он завещал похоронить себя там же, на берегу Катуни, недалеко от купола «Протея», купол же высотою с десятиэтажный дом, если помните.
Стояла осень. Река шумела на перекатах. Кроны берёз желтели. На могиле лежал камень, сверху немного напоминающий купол «Протея», а внизу выбито вязью: «Дмитрий Карамышев». Стая журавлей, только ещё набиравших высоту, вдруг у меня на глазах начала распадаться, будто передние птицы наткнулись на невидимый барьер и, роняя перья, кувыркаясь, заскользили по дуге к земле. Правда, вскоре они выправились, воспарили вверх, к собратьям, стая поднялась ещё выше, так что тревожные клики птиц стали отдаляться, а вскоре журавли скрылись за берёзовой рощей.
Не первый раз вставал на птичьих и звериных путях силовой купол над куполом «Протея». На создание защитной этой полусферы тратилась энергия, потребная, к примеру, для целой Франции. И так мне стало, знаете, тошно, так обидно. И за журавлей этих несчастных. И за роль свою презренную в судьбе великого Дива. И за необходимость совершить ещё одно предательство, независимо от того, какое приму решение. Махнул я рукой и решил: а, будь что будет. Во всяком случае, делиться своим секретом с кем-либо было нелепо, хотя бы потому, что могли заподозрить в прогрессирующем идиотизме, извините за резкое выражение, Инспектор.
– Старший Инспектор, – поправил я Емельяна и опять посмотрел на часы: время уже поджимало.
– Я заканчиваю, – сказал он. – Как же мы всё-таки с вами похожи: точь-в-точь близнецы, даже шрам у вас тоже на левой скуле, а мне показалось поначалу, на правой… Ладно. Прошла неделя. Как раз было моё ночное дежурство. Пультовая внизу, под землёй, сидишь перед картой, я вам её описал; тихо, даже не слышно отголосков грозы наверху, а гроза в ту ночь страшенная разразилась, таких молний даже старожилы не помнили… Причины монотонии, наверное, знаете: когда всё выполняет автоматика, у оператора из-за недостаточной информационной и эмоциональной загрузки достаточно быстро нарастает сонливость. Можно отключиться на сорок-шестьдесят секунд – и не заметить. Или среагировать сквозь сон на ложную тревогу. Знаете, кто больше других подвержен монотонии? Люди с сильным типом нервной системы, причём зависимость здесь прямая.
И до сих пор не могу понять, как это я умудрился заснуть почти на четыре минуты, прав, тысячу раз прав был Учитель. И надо ж было случиться, что главное-то произошло во сне. Не понимаете? Поясню.
Снилось мне такое: ночь, гроза страшенная, стою я у могилы Дива, пытаюсь спрятаться от ливня под берёзой, какой-то плащ драный на голову натягиваю. А молнии небо полосуют – ужас. Особенно в барьер силовой наяривают. Тут, как по наитию, поднимаю глаза – и проплывает надо мною, метрах в тридцати, притом беззвучно, воздушный шар внушительных размеров, чёрный весь такой, только оболочка чуть подсвечена изнутри. Проплывает, натыкается вроде бы на барьер, останавливается. Но заметьте: рядом с шаром этим молнии в полусферу невидимую над «Протеем» лупят, а в оболочку, слегка подсвеченную, – ни-ни, сторонкой обходят. И вот в какой-то момент шар начинает движение уже к куполу «Протея» – пронзил барьер, как нож в масло вошёл. И молнии колготиться на полусфере вроде бы перестали. Кто ж это, думаю, мог барьер снять, без разрешения Сената? Всё ближе шар к куполу, всё ближе. И представляете, вырывается из купола тонкая струя плазмы, как дуга вольтова, вырывается, вонзается в гондолу шара, точнее, бьёт в дно гондолы, даже не гондолы, обод такой гофрированный. Да это ж копия корабля пришельцев, сообразил я, только сильно уменьшенная! Между тем дуга погасла, зато оболочка шара засветила ярче, заиграла красками радуги, мне показалось, что протуберанцы разноцветные встают и
