— Премного благодарны, — закланялся дед. — Мы не за деньги, мы в благодарность.
— Говорил тебе, идем! — громко сказал Вася и, взвалив шарманку, пошел к выходу.
— Не беги, торопыга! — надоедно жужжал дед, поспешая за Васей. — Сейчас мы в первый класс толкнемся. Там, брат, публика еще чище!!
В первый класс их не пустили. На лестнице попался какой-то черноусый, в мундире с золотыми эполетами.
— Куда лезешь? — грубо остановил он деда. — Не нужно здесь вашего воя!
Дед снял шляпу:
— Нам, ваше превосходительство, дозволено. Мы с разрешения!
— Эй, кто-нибудь! — крикнул черноусый.
Внизу лестницы появился матрос.
— Гоните этих! — приказал его превосходительство.
Это был тот самый матрос, который смеялся с дедом, но сейчас от его приветливости не осталось и следа.
— Пошли вон! Шляетесь тут, а команда отвечай! — свирепо заорал он и покосился наверх.
Превосходительство одобрительно наклонило голову и исчезло за стеклянной дверью, как бы растворясь в ее блеске. Матрос сразу стал прежним.
— Не серчай, дед, и ты, малый, — служба...
Виновато улыбаясь, он похлопал Васю по плечу:
— Идите в третий класс, там вас никто не прогонит. Пошли за мной, проведу.
Матрос сказал правду. В третьем классе шарманщиков приняли радостно. Правда, давали только мелочь, зато давали по-хорошему, и было не обидно. После третьего они спустились еще ниже.
— Ой, дед, мы из Будаек тут ехали! — обрадовался Вася.
— Може, и не тут, — усомнился дед. — Четвертый класс, милок, везде одинаковый: темень, духота, не разберешь, где народ, а где скот. Ты посиди, я сбегаю билеты выправлю, и поедем мы с тобой в Нижний, как... особы царской фамилии.
— Садись, малый! — позвала Васю какая-то женщина. — Садись на мешок, не бойсь, не раздавишь.
Пароход дал первый гудок, а деда не было. Вася тревожно вглядывался в темный проход. «Ну, как дед опоздает?» И в это время увидел шарманщика.
— Дедушка, скорей, гудел ведь!
— А чего скорей-то? Вота билеты, — показал он Васе. — А вота тут... — Дед хитро прищурился и передал набитую торбу. — Ну-кось, доставай чего там есть, а я отдышусь покамест.
Тихонько ахая, Вася извлек торбы связку баранок, два калача, колбасу, огурчики и неизменную селедочку.
— Дед, а вино зачем? — сердито спросил он, увидя какую-то бутылку.
— Дурачок, не вино, напиток такой — ситро. Давай откупорю, кружку приготовь, а то убежит.
Вася изумленно смотрел на шипучую воду.
— Пей, пей скореича! — торопил дед. — Ну как, ай не вкусно?
После первого глотка Вася растерялся.
— Вкусная, только чего она колючая, язык обдирает?
Дед беззвучно смеялся.
— В этом самый смак. Пей, не бойся, язык целым будет.
Утолив жажду, шарманщики принялись закусывать.
— Ты много не ешь, — шепотом говорил дед. — Пища сытная, животом заболеть можно. Ты сперва маленько, чтобы кишки приобвыкли, а погодя еще закусим.
Наевшись, Вася разулся и улегся на полу, положив голову на теткин мешок. До чего хорошо ехать!.. Он нарочно пугал себя, что вот сейчас им надо вылезать с парохода и идти пешком. Ему сделалось еще веселее, и он с наслаждением растянулся во весь рост.
— Внучек, — позвал дед Егор. — Проснись, Жигулями едем!
Вася вышел на палубу. Жигулевский обрывистый берег, заросший густым лесом, насупился, словно угрюмый мужик на веселом пиру. А мимо него старинной плясовой походочкой, всплескивая, как платочком, вскипающими беляками, шла Волга.
— Бона утес! Бона! — загалдел какой-то мужичонка и, сдвинув на затылок шапку, махнул рукой, указывая на возвышающийся над лесом утес. — Тута Степан Тимофеевич думу думал. Про это и в песне поется: «Есть на Волге утес...»
На ясной голубизне неба замшелый сизо-лиловый утес был похож на грозовую тучу.
— Вот откудова волюшка народная пошла, — тихо проговорил кто-то.
Вася не понимал, что с ним делалось. Так бы и бросился вплавь к берегу. Взлетел бы на этот утес и закричал грозным голосом: «Эй! Люди!..» А дальше что? Не простые слова нужны — огненные. Как в песне...
И все пассажиры четвертого класса, и грузчики, что сидели там, у костра, и Васятка окружили бы его: «Веди нас на смертный бой, на великую битву!..» Играют трубачи! Бьют барабаны! Полощутся знамена! И летит впереди войска на карем боевом коне он, Вася Чапаев! Урра-а! Бегут враги...
Вася подумал, какие они из себя — враги, и вдруг нечаянно представил, как черноусый с золотыми эполетами лезет со страху на карачках в кусты, а Вася его шашкой плашмя, да по заду! Стало смешно, и все пропало. Утес, оставшийся позади, как будто стал заваливаться набок. Вот и совсем не видать.
Вернувшись, Вася попал в самый разгар оживленного разговора.
— Тогда всенародно оттяпает палач башку — и весь разговор! — глубокомысленно высказался пожилой мужик.
— А таперича? Все одно вешают, только втихомолку, чтобы народишко не знал. А чем хрен редьки слаще? — встрял в разговор мужик в лохматой шапке.
— Опять же тюрьмов по всей Расеи понастроили, знать, уж не пустые стоят!
— А ты откеда знаешь, пустые они али полные? — ехидно спросила молодая бабенка в красной юбке и зеленой кофте с золотыми пуговичками.
Мужик взъерепенился:
— Я-то, благодарю бога, не сиживал, а Михалка наш деревенский, изба евонная супротив колодца, восемь месяцев томился. Пришел домой в чем душа держится и в тишину помешанный. Голосом не говорил, все шептался... Говорил, бьют там почем зря. Не более полгода прожил — помер. Перед смертью ребят благословлял — и все шепотом.
— Пускай не шкодят противу царя, не будут в тюрьме сидеть! — огрызнулась бабенка. Мужики досадливо крякнули и промолчали.
— Золотые слова у тебя, молодка! — усмехнулся дед Егор. — С такими речами только в первом классе ездить!
— Го-го-го! — загрохотали мужики. Бабенка обозлилась и, покраснев как рак, силилась перекричать мужицкий гогот.
— А что? Захотела бы и поехала! — Она размахивала кулаками перед дедом. — Ты меня тогда подкусишь, когда у тебя зубы новые вырастут!
Высокий мужик поднялся и сгреб молодку за зеленую кофту.
— Слышь-ка, сорока — птица райская, не верти хвостом, а то ощиплю
Бабенка испугалась, пошла в свой угол и, заголосив, упала на свои мешки.
— Так тебе и надо. Не лезь в мужчинский разговор, бесстыжая! — сказала ей соседка. — Реви, не жалко. Поболе поплачешь, помене потеть будешь.
Еще самого города не было видно, а уж в небо поднялись золоченые кресты колоколен. Колокольни выплывали одна за другой, как будто все церкви Нижнего двинулись навстречу крестным ходом. Только
